Наталья Корнилова - Одна против всех

Он быстро наклонил голову, схватил зубами угол лацкана и стиснул челюсти. Я рванулась к нему, но было уже поздно: лицо его начало синеть, глаза закатились, рот оскалился, обнажив желтые зубы, и из него повалила густая белая пена. Меня словно охватил паралич: уставившись на самоубийцу, я оцепенела. Крутицкий умер, раскусив вшитую в лацкан пиджака ампулу с ядом. Он трусливо сбежал на тот свет, оставив меня одну, растерянную и так ничего и не узнавшую, наедине с толпой несущихся сюда головорезов. Не нужно мне было позволять ему надевать этот проклятый пиджак! Опять я ошиблась, и эта ошибка теперь может стоить мне жизни. И Родиону тоже. И Валентине… Боже, какая же я дура!

…Из оцепенения меня вывела тишина. Мертвая, непривычная, она вдруг воцарилась в кабинете, давя на мозги и путая мысли, как будто я находилась глубоко под водой. Я удивленно повернулась к двери. Никто не ломился в нее, никто не кричал в приемной и не топал ногами — все было тихо и спокойно, как в гробу. Вдруг на столе затрещал телефон. Машинально я подняла трубку и услышала незнакомый, но приятный мужской голос:

— Ну что, крошка, допрыгалась? Короче, объясняю ситуацию: сейчас мои бойцы, которые находятся в приемной, произведут из гранатомета два выстрела: одним вышибут дверь кабинета, а другим разнесут тебя в клочья. Тебя это устраивает?

Конечно, меня это не устраивало! Кому ж захочется погибать в самом расцвете сил и лет? Разве что сумасшедшему. Но я себя таковой не считала. А с другой стороны, еще неизвестно, что меня ждет, если я останусь жива. Может быть, придется потом пожалеть, что не согласилась быть расстрелянной в упор из подствольного гранатомета? А впрочем, где наша не пропадала…

— Что вы хотите? — спросила я, стараясь сохранять присутствие духа.

— Ты не поверишь, но мы хотим видеть тебя живой и здоровой, — серьезно проговорил он.

— Не поверю, естественно. А зачем это вам?

— Слишком много вопросов. Сдайся добровольно, или мы открываем огонь. У тебя есть ровно две секунды: одна на обдумывание, другая на ответ. Время пошло. Раз…

— Сдаюсь, — выдавила я, презирая себя и ненавидя этих ублюдков.

— Ну вот и славненько, — в голосе говорившего послышалось явное облегчение. — Теперь поступим следующим образом: оставь на столе все оружие, какое у тебя есть, открой дверь, отойди на три шага и ляг на пол лицом вниз, руки на затылок. И лучше тебе даже не дышать, когда мои бойцы войдут в кабинет, иначе они могут принять это за попытку сопротивления и всадят в тебя весь боезапас, который принесли с собой. Они предупреждены о твоих скрытых талантах и видели беднягу Бурляя, так что…

— Я все сделаю. А можно вопрос?

Вместо ответа он положил трубку, из чего я сделала вывод, что вопросы теперь буду задавать не я… Вздохнув, я бросила пистолет на стол, подошла к двери, открыла замок, отошла ровно на три шага и улеглась лицом вниз на ковер, сцепив пальцы на затылке и закрыв глаза — смотреть на то, что здесь будет происходить, мне вовсе не хотелось. Сколько себя помню, у меня еще не было никогда так скверно на душе… Набрав в легкие побольше воздуха, я крикнула:

— Входите же, черт бы вас побрал!

Дверь тут же распахнулась от пинка, в комнату, лязгая оружием, вбежали какие-то люди, окружили меня со всех сторон, держась при этом на расстоянии, а затем я услышала звук передергиваемого затвора. Раздался глухой выстрел, я почувствовала острую боль под правой лопаткой и почти сразу же сознание затуманилось, и меня стремительно понесло в пугающую непроницаемым мраком холодную пропасть…

Очнулась я в белой смирительной рубашке. Вокруг меня были белые стены, белый потолок и белые занавески на окнах с белыми рамами. Я лежала на кровати с белой простыней, и под головой у меня была жесткая подушка с белой наволочкой. Все вокруг было белым, красивым и опрятным. Только вот на душе было черным-черно. Сомнения, угрызения совести и злость на саму себя переполняли меня всю без остатка, и хотелось умереть, только бы не чувствовать себя такой беззащитной и во всем виноватой. Опять попалась, опять подставила самых близких людей! Да когда уже меня жизнь научит быть осторожной и предугадывать события хотя бы на полшага вперед?! Сколько можно вляпываться по собственной глупости в неприятности, а потом выбираться из них, жертвуя, как правило, жизнями тех, кто хотел мне зла? Так ведь скоро на земле вообще только половина населения останется, если учесть, что каждый второй сейчас преступник. Нет, нужно будет сказать боссу, чтобы научил меня думать, чтобы поделился своими мозгами и сделал меня хоть чуточку умнее. Иначе сама пропаду и его погублю.

Смирительная рубашка — одно из самых гениальных изобретений человеческой мысли — сковала меня так, что я не могла пошевелить и пальцем. Зачем ее так стянули — одному Богу известно. Но стянули. Даже дышать было трудно. Ее грубая плотная ткань, накрахмаленная и пахнущая нафталином, врезалась в мою нежную кожу, причиняя боль, и мне стало тоскливо от мысли, что на теле опять останутся синяки. Моей одежды на мне не было. Какого-нибудь шкафа, где она могла бы лежать, в комнате тоже не наблюдалось. Здесь вообще ничего не было, кроме кровати и меня на ней. Даже тумбочки. Слева от меня светилось окно, справа — белая дверь. Лодыжки мои были притянуты жгутом к железной спинке кровати, а по груди проходил широкий кожаный ремень, не дающий ни встать, ни повернуться. Запеленали, прости Господи. Правая лопатка, в которую эти сволочи выстрелили в меня ампулой со снотворным, ужасно ныла.

Дверь открылась. Вошел какой-то щуплый пожилой тип с бородкой, в белом халате и очках, похожий на доктора Айболита. За ним вплыла мужеподобная медсестра с черными усами, на голову выше его и в два раза толще. В руках она несла деревянный стул. Подставив его около кровати под задницу Айболиту, она немедленно удалилась. Сняв очки в толстой роговой оправе, тип тщательно вытер их полой халата, посмотрел сквозь них на свет, еще немного потер, удовлетворенно крякнул и наконец нацепил на нос. И молча уставился на меня. Я так же молча смотрела в потолок. Говорить мне с этим заведомо грязным подонком было не о чем. Так прошло около двух минут.

— Вот гляжу я на тебя и думаю, — услышала я задумчивый голос. — Что бы мне с тобой такое сотворить? Тело у тебя очень красивое, портить жалко — это факт. Внутренности у тебя все здоровые, даже очень здоровые, я бы сказал, и на них я мог бы заработать немало денег, но, увы, без этих внутренностей твое тело очень скоро испортится, а его, как я уже говорил, портить не хочется. Поэтому вот сижу и думаю: что мне с тобой делать, красавица?

— Есть у меня одна мысль, — выдала я, не поворачивая головы.