Наталья Корнилова - Одна против всех

— Меня?! — не поверил он, и глаза его стали совершенно безумными. Потом он вдруг убрал шприц от моей шеи и коротко бросил: — Марш отсюда. Все!

Через секунду никого, кроме меня с Мамонтовым, в комнате не осталось. Ученый, убедившись, что они это сделали, повернулся ко мне. В глазах его теперь уже сквозило беспокойство.

— Нельзя убивать того, кто тебя породил, девочка, — зашептал он, наклонившись к моему уху. — Но если эта дикая мысль все же придет тебе в голову, то постарайся запомнить, хотя это и нереально, вот что: я — единственный, кто сможет вернуть тебя к жизни. Ты не думай, я не преступник, я придумал противоядие, но об этом никто не должен знать, слышишь? Иначе погибну я и все те, кого я изуродовал, поняла? Я еще надеюсь, что смогу вырваться отсюда… — Он воровато оглянулся на дверь. — Эти сволочи постоянно за мной следят. Но ты не дрейфь, тебе не будет больно, ты просто перестанешь существовать, и все. Но, если вдруг вспомнишь себя, знай: только я, только я, только я смогу тебе помочь. — Он вдруг нежно провел рукой по моей щеке. — Честно говоря, я сам тебя боюсь, девочка. То, что мне рассказали о тебе, не входит ни в какие рамки, да я и сам вижу, что в тебе живет еще кто-то, мне неведомый. Тебя еще изучать и изучать нужно, но хозяин торопит, ему нужны немедленные результаты, сама понимаешь. Поэтому прости меня, если сможешь, и смирись…

— Вы нехороший человек, профессор.

— Не трави душу, цыпка. Мы ведь с тобой договорились, да? Мне жалко тебя, но и себя тоже жалко. Мне всех вас жалко, еще с тех пор, как мы начали экспериментировать на бомжах и прочем сброде. И запомни одну вещь. — Он склонился ко мне совсем близко, и я почувствовала прикосновение его губ к своему уху. — Мои препараты несовершенны, они держатся только одни сутки. Потом, если не вколоть противоядие, наступает смерть от удушья, и при этом кожа покрывается струпьями, как при проказе…

— Вы очень нехороший человек, профессор…

— Да знаю я! Но ничего не могу с собой поделать — истина проклятая манит.

— Истина или деньги?

— Опять ты за свое? — рассердился вдруг Мамонтов. — Ладно, хватит откровенничать. Я сделал все, что мог. Маша, мы приступаем! — крикнул он, отстранившись от меня. — Где вы там бродите, лентяи?!

Лентяи мгновенно обозначились на пороге и бросились к кровати. Олежек вытянулся в струнку около тележки, Славик опять сграбастал ручищами мои волосы, а Маша замерла в скорбной позе рядом с профессором в ожидании приказов. Тонкая игла вонзилась в мою шею у основания черепа, вся голова сразу будто наполнилась кипятком, и сознание начало быстро ускользать от меня, уносясь в неведомый темный водоворот, в конце которого ждало безумие. Поняв, что теперь уже ничто меня не спасет, я закрыла глаза и почувствовала, как по щекам побежали горячие слезы. Прощай, Мария!

В следующее мгновение какая-то часть моего сознания, которой еще не коснулось воздействие адского препарата, в последней, отчаянной попытке спастись покинула тело, оставив его и Пантеру на растерзание этим кровожадным, беспощадным и алчным людям…

Все произошедшее со мной дальше дошло до меня лишь в виде обрывков воспоминаний помутненного лекарствами сознания и догадок доктора Каширина, который, собственно, и спас меня от окончательной гибели, а потом был так великодушен, что все мне рассказал. И у меня нет оснований ему не верить. Так или иначе, другой информации об этом у меня нет, так что я до сих пор довольствуюсь лишь этими обрывочными сведениями, хотя и того, что мне удалось выяснить, оказалось более чем достаточно, чтобы едва не сойти с ума. А выявила я, втайне от босса, вот что….

Видимо, мой мозг был полностью блокирован проклятыми препаратами, и только малюсенькая его часть все еще продолжала работать, поддерживая меня в здравом уме. Я не могла как следует соображать и владеть своим телом, которое внезапно стало каким-то чужим. Даже голос перестал меня слушаться, подчинившись какой-то неведомой силе, вошедшей в меня вместе с препаратами Мамонтова. Но, как бы то ни было, я была жива и могла контролировать хотя бы свои мысли. Те, которые еще остались в моем успевшем убежать от препарата сознании.

В уютно обставленном кабинете Евгения Николенко в мягких креслах вокруг небольшого журнального столика сидели трое: сам Николенко, профессор Мамонтов и я, то бишь уже не я, а какая-то совсем другая, незнакомая мне и пугающая меня девушка. Звали ее Мария. Она была похожа на сомнамбулу. Ничего не выражающие глаза тупо смотрели в одну точку перед собой, губы были плотно сжаты, руки безвольно лежали на коленях и плюс ко всему она еще и раскачивалась из стороны в сторону. Смирительной рубашки на ней, то есть на мне, уже не было, ее место занимал обычный белый халат. На столике стояла открытая бутылка шампанского, бокалы и пепельница. Изящно закинув ногу на ногу, с мерзкой улыбочкой на лице и неизменной сигаретой в зубах негодяй Николенко принимал работу еще большего мерзавца Мамонтова.

— Кто я? — спросил он.

— Вы мой хозяин, — каким-то неживым, механическим голосом ответила я, перестав раскачиваться.

— Кто ты?

— Я ваша рабыня.

— Что ты должна делать?

— Убивать ваших врагов.

— А потом?

— Потом умереть.

— Умница, — Евгений повернулся к сидящему около него самодовольно ухмыляющемуся профессору, который почему-то теперь уже был без своих очков с толстыми линзами. — Похоже, у тебя получилось, Аркадий. Она сейчас вообще не соображает?

— Абсолютно. Она все слышит, но ничего не понимает. Ее мозг реагирует только на ваши команды. Если вы прикажете ей сейчас умереть — она умрет. От разрыва сердца. Мгновенно. Поэтому будьте осторожны.

— Потрясающе… Ты получишь премию, профессор. А способность убивать у нее не утратилась?

— Если она профессионально убивала и раньше, то теперь сможет это делать с еще большим успехом — у нее отсутствуют страх, сомнения, угрызения совести и, что самое главное, чувство боли. Все эмоциональные рецепторы в мозговых клетках заморожены. А физические данные остались без изменений.

— Вы выяснили, кто она такая на самом деле: на кого работает, где тренировалась, у кого училась убивать? Она ведь уникальна…

— Извините, Евгений Михайлович, но это не моя стезя, — отвел глаза профессор. — Мой конек — наука. Впрочем, вы теперь ее хозяин, она будет слушать только вас, поэтому спросите, и она вам все расскажет. Считайте, что она сейчас в гипнотическом сне, а вы гипнотизер.

Евгений взял со столика бокал с шампанским, сделал маленький глоток, поставил обратно и полез за следующей сигаретой. Профессор тоже взял бокал, осушил его тремя жадными глотками и с беспокойством взглянул на шефа.