Владимир Першанин - Диверсанты Судоплатова. Из Погранвойск в Спецназ

– Говорят, удачно состав рванули.

– Вроде неплохо. Десятка два вагонов и платформ под откос ушли. На платформах самоходки и танки были, а в вагонах экипажи и техобслуга. Теперь всполошатся, гады.

– Тебя, Степан, наверняка к ордену представят, – сказал Олег Чепцов, который тоже собирал вещи.

– Хоть к ордену, хоть к медали, – отмахнулся рыжий подрывник. – А Петро, я гляну, доходит. Три часа несли, кровью наполовину истек.

Сапер-подрывник умер, когда его переносили в операционную. Олега Чепцова хирург Малеева отпустила без возражений.

– Если плохо себя почувствуешь, сразу приходи.

– С чего ему плохо будет? – усмехнулась Люся. – Шкуру слегка оцарапало, так он неделю отлеживался. Теперь готов к подвигам.

– Тоска тут у вас зеленая. Люди мрут один за другим. Лучше я к своим вернусь.

– Ох и говнюк! – не выдержал Леня Жердев, а Люся выругалась матом. Старшая медсестра не слишком привечала Олега. Вначале он настойчиво привязывался к Зое, а затем подкатывался к Люсе, которая не была строгого нрава и мужиков жалела.

– Бьют вас, калечат, а приласкать некому, – подвыпив, иногда рассуждала Люся, потерявшая мужа в начале войны.

Если Чепцова выписали без проблем, то, осмотрев рану Николая Мальцева, лейтенант медицинской службы Малеева, подавленная сразу двумя смертями, устало спросила сержанта:

– Куда ты торопишься? Тебе еще минимум дней пять лежать надо. Тоже героем быть хо-чешь?

– Наталья Сергеевна, надо мне делами заниматься. А к вам я на перевязки приходить буду.

– Авдеев что-то там выдумал, – угадала лейтенант Малеева. – Пусть здоровых берет.

После короткого спора отмахнулась:

– Не нуди. Пару дней еще полежишь, а там видно будет.

На следующий день хоронили умерших от ран бойцов. Комиссар Зелинский произнес речь, в которой повторялись слова «мужество, героизм, беззаветная преданность» и прочий стандартный набор из лексикона политработников.

– Какая, к черту, преданность, да еще беззаветная! – раздраженно переговаривался Николай Мальцев со старым другом Василем Грицевичем. – Максим Чередник полторы недели с продырявленной головой умирал, жену без конца звал. И Петро, сапер, всего три дня в отряде пробыл. Зевнул и поймал пулю.

– А чего другого ты от комиссара хотел? – отозвался снайпер. – Награды хотя бы языком надо отрабатывать.

Несмотря на холодную погоду и порывистый сырой ветер, Илья Борисович стоял в распахнутом полушубке. Хотел, чтобы все видели две нашивки за ранения, медали «За оборону Москвы», «За боевые заслуги» (точно такие имел Николай Мальцев) и новенький орден Красной Звезды.

Большинство командиров и бойцов отряда стояли в потрепанных шинелях и бушлатах, прожженных у костров. В руках мятые шапки (кто не успел получить новые), пилотки, парашютные шлемы. Капитан Журавлев незаметно толкнул комиссара, подавая знак, что пора закругляться.

Треснули короткие пистолетные залпы из трех стволов. Стрелять в расположении отряда категорически запрещалось, потому и прощальный салют получился весьма скромный.

Мало кто в отряде знал, что Журавлев имел со своим комиссаром короткий жесткий разговор. Когда Зелинский попросил список коммунистов и комсомольцев, капитан, глядя ему в глаза, заявил:

– Список ты получишь, но опять вернешь его парторгу. Не думай, что в отдельной землянке будешь отсиживаться и бойцов воспитывать. На боевые задания ходят все – ты не исключение, раз в немецкий тыл напросился.

– Ты что, Иван Макарыч… – начал было комиссар, но Журавлев сделал знак, чтобы тот помолчал.

– Нас тут всего горстка. Воспитывать друг друга необходимости нет. Хотя вновь принятых будешь проверять вместе с Виктором Авдеевым.

При этих словах особист согласно кивнул.

– Насчет политработы? Дадим возможность выступать перед местным населением как представителю Красной Армии. Пусть видят твои звезды, ордена, знают, что наша армия рядом. Но основная работа: разведка, боевые операции на «железке», удары по врагу. Этим и будешь заниматься, когда приглядишься немного.

– В селах ведь немцы и полицаи, – вырвалось у Зелинского.

– Мы здесь хозяева, а не фрицы и «бобики», – припечатал ладонь к столу капитан Журавлев, давая понять, что разговор закончен.

Командир отряда пребывал не в лучшем настроении. В очередной шифрограмме ему предлагалось провести разведку и тщательно изучить систему охраны железнодорожного моста через Десну. Извилистая река пересекала Брянскую область и, пройдя путь в несколько сот километров, впадала в Днепр.

Мост, который имело в виду командование, находился возле поселка Витемля ближе к истоку Десны и представлял собой значимый объект. Уничтожение его перерезало путь на Гомель, Брянск и существенно затрудняло бы доставку немецких войск к фронту.

Об уничтожении моста речи пока не шло. Требовалась основательная подготовка, большой запас взрывчатки, а особенно – вся информация. Журавлев хотел немедленно вызвать Федора Кондратьева, но раздумал.

Не надо пока дергать людей. Старший лейтенант удачно организовал подрыв эшелона, готовился к новому выходу на «железку». Виктор Авдеев занимается Шамраем.

Начальник районной полиции Тимофей Игнатьевич Шамраев, получивший прозвище Удав, быстро продвигался по службе. Для этого у него имелись все необходимые качества. Расчетливый крестьянский ум, опыт, приобретенный в Первой мировой и на Гражданской войнах, ненависть к советской власти, деловая хватка и редкая даже для полицаев жестокость.

Следует отметить, жестокость взращивалась в нем многие годы и получила резкий толчок во время коллективизации. Крепкий хозяин и отец четверых детей не хотел вступать в колхоз. Когда его прижали, Тимофей согласился, но продал перед этим двух своих лошадей и лучшую корову в хозяйстве.

– Пропадет животина в ихнем бардаке, – смахивая слезу, прощался Шамрай с конями, которые тревожно ржали и рвались к нему, когда их уводил новый владелец.

Такого проступка крепкому середняку Шамраеву не простили. Его немедленно объявили кулаком, то бишь злейшим врагом трудового крестьянства. Семью раскулачили и отправили в ссылку на перевоспитание под город Салехард за шестьдесят пятую параллель.

Здесь Тимофей со старшим сыном работали на лесоповале и пытались снова сколотить хозяйство. Жили в землянке, выкопанной собственными руками. В первую полярную зиму умерла от простуды и сырости младшая дочь.

Тимофей, недолго раздумывая, сговорился с бригадиром. Тот за три царских червонца, глубоко упрятанных в одежде, позволил набрать хилой северной сосны для постройки дома.

Незаконно привезенный лес заметили те, кому было положено следить за ссыльными. Спасибо бригадиру – не проболтался, иначе получили бы Шамрай и старший сын лет по десять лагерей.