Ивар Рави - Зеноби

Саид, мой верный сириец, практически каждый день приходил после окончания рабочего дня. Мы разговаривали по-русски, потом переходили на английский, а в конце учили пару фраз на арабском, чаще всего встречающиеся в быту. Результатом таких занятий стало то, что на английском я мог довольно сносно объясняться. Единственной проблемой были склонения глаголов в разных временах, и это часто являлось объектом насмешек со стороны сакского большинства. Если наши занятия будут продолжаться в том же объеме, через пару месяцев английская грамматика выкинет белый флаг, в этом я не сомневался.

Но я брал реванш, когда, выйдя из душа, щеголял нагишом, доходя до своей кровати и намеренно долго одеваясь, сознательно принимая соблазнительные позы. В палатке не бывало мужчин и, чего уж, между нами, девочками стесняться, особенно если ты королева в деревне. Нет ничего болезненнее для женщины, чем осознание превосходства соперницы в красоте, такое интеллектом не прикроешь.

Я стал замечать, что стал терпимее к своей женской ипостаси и даже иногда мысленно разговаривал сам с собой с позиции женщины, типа «я подумала, я решила». Видимо, постоянное нахождение в теле женщины и выработка женских гормонов начала влиять и на подсознание. Радовало то, что я на мужчин я смотрел, как и раньше: никакого сексуального желания в отношении них не возникало.

Спустя неделю после приезда в лагерь мне предложили работу: в мои обязанности входило обходить лагерь и собирать письменные жалобы беженцев. Меня это нисколько не тяготило, и даже разнообразило жизнь: утром после завтрака я начинал обход с первой линии, а беженцы, если у них были жалобы, уже ждали меня. Пройдя всю первую линию, я возвращался по второй, и потом все начиналось снова: третья, четвертая, пятая. Всего их было двадцать шесть. Каждая линия палаток уходила вглубь лагеря на шестьсот метров, и у меня уходило около трех часов на полный обход.

Была еще часть палаток, установленных беспорядочно и хаотично в самой дальней части лагеря, где жили относительно неблагонадежные беженцы. Так, по крайней мере, это место мне охарактеризовал Саид, прося не ходить туда, и я соблюдал данные мне инструкции, обходя маргиналов стороной. Собранные жалобы я передавал Сидни, американке, которая вместе с Салимой сортировала их по языковому признаку и относила в директорат.

Результатом почти трехчасовой прогулки каждый день, кроме субботы и воскресенья, стало то, что похудел на три килограмма, и заметно улучшил мышечный корсет ног и попы. Если фигура и раньше была почти совершенной, сейчас ушли лишние килограммы, тело стало по спортивному подтянутым. За мою работу Синди выбила в директорате оплату. Не знаю, на каких условиях она договорилась и сколько получала на руки, но мне отсчитывала каждую пятницу по пятьдесят долларов за неделю. Думаю, что получала она куда больше, но меня это мало волновало, у меня были практически нетронуты мои шесть тысяч триста долларов и почти семьсот иорданских динаров.

Первую ночь в лагере я спал беспокойно, положив деньги под подушку и просыпаясь при каждом шорохе. Утром, найдя Саида, поделился своими опасениями, которые были абсолютно беспочвенными: если среди беженцев и были факты воровства, то ничего из вещей администрации не пропало за многие годы. В любом случае, Саид решил мою проблему, отведя меня в администрацию, где в одной из комнат стоял огромный железный ящик-сейф, разделенный на секции, с персональным кодовым замком на каждом ящичке. Мне выделили один. Я поставил код дня рождения мамы и стал обладателем банковской ячейки. Триста динаров я оставил у себя для необходимых трат. Хотя впоследствии выдаваемой зарплаты с лихвой хватало на повседневные нужны, а через два месяца мне пришлось отнести в свой «банк» излишек денег.

Питание в лагере было бесплатное, деньги шли лишь на предметы гигиены и бытовые мелочи. За прошедшие два месяца я неплохо научился женским хитростям: маникюр, педикюр… Первое время получалось плохо, я нервничал, проклинал всех на свете и вскакивал с места, не в силах продолжать процедуру. Однако, остыв, возвращался к начатому. Так, потихоньку, процесс моего погружения в женский мир успешно продвигался. Салима оказалась специалистом в области эпиляции и, хотя ее методика воском была варварской, я стойко переносил эти процедуры, понимая, что красота требует жертв.

У меня появились поклонники из числа местной малышни: во время утренних обходов то с одной, то с другой палатки выскакивал подросток и смущенно протягивал кто яблоко, кто банан, а иногда и сирийские сладости, мучные рулетики, обжаренные до хруста в масле и обсыпанные сахарной пудрой.

Поползновения со стороны мужчин я пресек в самом начале и на корню: молодой парень сириец по имени Мустафа фамильярно шлепнул меня по пятой точке. Случилось это недели полторы после моего заселения. Я старался тогда не углубляться в лагерь, но в тот день мне надо было купить натуральный кофе, нам выдавали в администрации лишь растворимую дрянь. И вот подходя к ларьку, где предприимчивые сирийцы развернули бойкую торговлю и в продаже было все, от еды до гашиша, я почувствовал хлопок по попе. Моментально обернувшись, увидел парня, который, довольный своим поступком, ржал как лошадь Пржевальского.

Не смейся он так громко, может я и довольствовался бы устным внушением, но его смех и реакция выглядывающих из палаток людей меня взбесила. Забыв о том, что я не парень, а миловидная девушка, молнией бросился на парня. Не ожидавший такого напора, араб споткнулся и растянулся на пыльной площадке перед магазином, увлекая за собой меня. Не отдавая себе отчет, вцепился пальцами в его горло и яростно стал его душить. Парень попытался оторвать мои пальцы, но я с такой силой сжимал его в области кадыка, что почувствовал, как ногти погружаются в кожу, а парень начинает сипеть. Он несколько раз наотмашь ударил меня по лицу, выгнулся дугой и попытался перевернуться, чтобы сбросить меня. Губу он мне разбил, но я, не обращал внимания на удары, желая прекратить никчемную жизнь этого существа мужского пола, пока сильные руки рывком не оторвали меня от моей жертвы и осторожно поставили на землю.

Обернувшись, я увидел здорового араба с густой бородой до груди. Его обнаженные руки бугрились мышцами.

ي هذا — ز يكف ، هذا ي زن عنه سأعتذر ، اب —, его голос был извиняющимся, лишь потом, позднее, я узнал, что это был отец этого парня, Мустафы, и он просил прощения за поступок сына. Звали этого могучего мужчину Тариком, и он был кузнецом в своей деревне. Да, и в двадцать первом веке в Сирии были кузницы и кузнецы, махавшие молотом и ковавшие разные предметы. Но все это мне стало известно позднее, когда молва о случившемся разнеслась по лагерю и меня навестил Саид.