Алексей Игнатов - Исповедь солдата

Неделя пролетела быстро. Мы вернулись на прежнюю высоту. Ранние деды начали увольняться. Мы прощались с ними как с лучшими друзьями, забыв про все обиды. Нам становилось немного легче и одновременно грустно. Мой рязанский дед Константин тоже собирался домой. Попрощавшись, он пообещал заехать ко мне домой и передать весточку родителям от меня, чему я был очень рад.

***

Приближался август. От находившихся рядом разведчиков я узнал, что внизу высоты находились сады, где созревали персики, абрикосы, груши, яблоки. Тайком от офицеров, мы, обходя все растяжки, туда спускались и набирали полные карманы фруктов, а затем с большим удовольствием их съедали. Вкус свежих персиков был непередаваем, ведь на гражданке их вдоволь не поешь, а здесь хоть килограммами.

Однажды, ближе к вечеру, меня позвали в БТР оставшиеся деды и сказали: «Игнат, у нас магнитофон сломался. Отнеси к радистам, пусть сделают». Я забежал к радистам (меня уже там все знали) со словами: «Пацаны, срочно надо сделать». Повозившись с ним, они определили поломку. Не хватало запчастей, и где их взять, никто не знал. Доложил об этом с большим страхом. В общем, всё по-старому: угрозы, «с тыла, с фронта», «магнитофон хоть из-под земли достань». Шёл и думал о том, что делать. Вдруг рядом с палаткой гансовских офицеров я увидел, как играет приличный двухкассетный магнитофон. Дождавшись окончания проигрывания кассеты, я схватил его и убежал. Принес магнитофон. Округлившиеся глаза дедов сказали всё сами за себя: «Ты где взял?» – «Да у гансовских офицеров подрезал». Они переглянулись и сказали: «Неси назад, а то вообще не уволимся». А я им: «Больше взять негде» – «Ну и фиг с ним». Я потихонечку подкрался к офицерской палатке и поставил магнитофон обратно на место. Скорее всего, офицеры спали. Вот так я избавился от ненужной мне проблемы.

После отъезда всех дедов все вздохнули полной грудью, перестали носиться по любому приказу. Черпаки почувствовали себя королями, и нас почти не трогали. Однажды вечером, перед отбоем, я захотел перекусить, по сроку службы это разрешалось. Я не спеша пошёл в столовую, поболтал немного с поваром и взял у него банку сгущенки. Зашёл к постовому (одному у нас не принято) и под милую беседу, на двоих, мы её оприходовали. Но один из черпаков, увидев нас, в приказном порядке загнал всех молодых, кроме постового, и приказал отжиматься. Мы с ними уже разговаривали по-наглому. Я им говорю: «Это за какой косяк?» – «За сгущенку». Я упорствовал: «Не в одно же лицо, я постового покормил». Несмотря на мои восклицания, они решили нас подрочить, чтобы мы не расслаблялись. Послали меня к повару за буханкой черного хлеба, сказав: «Раз ты голодный – ешь, а твои будут отжиматься». В палатке было темно. Недолго думая, я за пять минут весь хлеб по кусочкам запихал себе в дырку штанов между ног, благо, что штаны широкие и как раз оказались порваны. Ошалевшие от быстрого поедания, они мне: «Беги ещё за одним». Я выбегаю, выбрасываю весь хлеб через штанину и лечу за другим. В том же темпе «съедаю» вторую буханку и говорю: «Хватит глумиться, а то у меня будет заворот кишок». Они успокоились, прокричали нам «отбой», и мы стали быстро раздеваться. С полными штанинами хлеба я кое-как, чтобы не заметили, начал снимать штаны и разбрасывать весь хлеб по нарам. Как только черпаки ушли, мои пацаны нашли весь хлеб под своими спинами и ещё долго смеялись после моего рассказа.

***

Началась эпидемия желтухи. Сослуживцы и офицерский состав покидали высоту. Прошёл слух о том, что у гансовского офицера в ночь поднялась температура. Ему посоветовали выпить 200 грамм водки с перцем от простуды, что он и сделал. Вначале полегчало, а под утро стало плохо – срочно на борт и в больницу. Диагноз – гепатит, у него ещё были сильные боли в печени. Мы начали присматриваться друг к другу. Первый признак – это желтые белки глаз, а белый кал – стопроцентное заболевание, поэтому после туалета задавали друг другу вопрос: «Говно белое?» Никто не скрывал, а заразиться специально желания не было ни у кого. Этот недуг не обошёл и меня – все симптомы налицо. В БСМП подтвердили: «Жди вылета борта».

Вылет предполагался на следующее утро. Свой офицерский состав я поставил в известность. Начал прощаться с сослуживцами, а сержант говорит мне: «Ты завтра всё равно улетишь, в больничке выспишься, так что всю ночь тебе на посту». Спорить я не стал и тихо побрел на пост. Состояние было неважное, о чем дал знать о себе постоянный озноб. Примерно в 4:30 утра, закутавшись в бушлат, я задремал. Проверяющий посты лейтенант разбудил меня и заодно офицера Гусова. В 5:00 утра рота была поднята в ружье и построена. Я вышел из строя и старший лейтенант прямым ударом ломает мне нос, приказывает принять упор лежа и отжиматься. А на сержанта крикнул: «Какого хрена ты больного поставил на пост?» Старший лейтенант Гусов на меня давно «зуб имел» за мой обман, и уж в этот раз он оторвался. Я отжимался, истекая кровью. Смотрю на нос, а он повернут влево, и думаю: «Надо что-то делать». Встаю на одно колено и правой рукой ставлю его на место. Кровь как из ведра. К боли я давно привыкший, одно лишь обидно – два синяка под глазами – так неприятно с таким лицом лететь в госпиталь.

Борт пришёл к обеду. Я собрал свои манатки, положил на всякий случай патроны от ПМ и двинулся в путь. В Чечню я больше не вернусь.

Я летел и радовался тому, что, наверное, ад закончился, и всё должно быть хорошо. Вдруг умиротворенное течение мыслей прервалось криком бортового: «Сейчас сядем, заберем раненых». На носилках несут бойца и офицера. Оба они с оторванными правыми ногами, культи перевязаны жгутами для остановки крови, мышцы и сухожилия, остатки обгоревшей ткани камуфляжа висят как сопли. Молодой орет. Ему, один за одним, вкалывают наркотическое обезболивающее Промедол. Офицер, хоть и весь бледный, а в глазах ужас, но держался молодцом. На меня нахлынули воспоминания и страх об этой проклятой земле: что творится на ней, ради чего или кого такое жертвоприношение? После небольшой паники все немного успокоились, лекарства начали действовать. Офицер даже рассказал о произошедшем: «Когда молодой подорвался, я побежал его вытаскивать, но не добежал. Взрыв, потеря сознания, и очнулся я уже на носилках». Я вспомнил об обуви, о том, для чего нас переобули в кроссовки. У молодого бойца была оторвана нога под коленную чашечку, а у офицера – чуть выше ступни, хотя кому из них лучше, неизвестно, знает лишь Господь Бог.

Всё оставшееся время полета моя голова пребывала в тишине, а шум дизельных двигателей вертолета превратился в песню. Этот сладкий звук давал возможность углубиться в свой внутренний мир, многое понять и осмыслить важные для каждого человека (особенно мужчины) ценности.