Виталий Гладкий - Ликвидатор

На столе лежала пачка чистой бумаги, стоял светильник странной формы в виде статуэтки неведомого мне, скорее всего, мифического животного, а в высоком резном стаканчике из слоновой кости торчали тонкие кисточки.

С правой стороны входа, на литой подставке, покоилась медная жаровня размером с наш родной таз для варенья – она, скорее всего, предназначалась для отопления пещеры, такой своеобразный древесноугольный камин, в лучшем случае годившийся для того, чтобы согреть иззябшие ноги или руки. Но видимо, отшельнику хватало и такой малости.

В дальнем конце пещеры, куда направился старик и где зеленоватая от водяной завесы тень была особенно густа, я заметил древнюю макивару [23]и груду различного оружия, применяемого бойцами самых разных стилей и школ: мечи, ножи, топоры, копья разных форм и размеров и прочее.

– По моему знаку положишь мне на спину этот камень, – старик указал на плоскую глыбу весом под сто кило, – и разобьешь ее вот тем молотом. Думаю, сил у тебя хватит. Не возражай – я так хочу. Ничего со мной не случится, поверь.

Отшельник выбрал из кучи оружия копье с наконечником в виде длинного и узкого древесного листа, приставил острый конец к горлу, а древком оперся о стену пещеры.

Я стоял, как деревянный болванчик, и смотрел во все глаза: под нажимом старика копье начало прогибаться, пока бамбуковое древко не стало напоминать молодой месяц. Я так увлекся процессом созерцания, что условный знак-отмашку отшельника заметил только со второго раза.

Зажмурившись и мысленно попросив у старика прощения неизвестно за что, я поднял тяжелый молот и шарахнул изо всех сил по камню, положенному вдоль его хребта. Полетевшее во все стороны каменное крошево подтвердило предположение отшельника, что кое-какая сила, несмотря на травмы, у меня осталась.

– Вот что такое хэсюэ-гун. – Голос старика заставил меня открыть глаза пошире.

Он стоял напротив, цел и невредим, показывая на красную отметину у основания шеи: это был след от острия.

Разинув рот от изумления, я непроизвольно разжал пальцы, и молот, упав на мою правую ногу, довольно основательно засвидетельствовал, что я не сплю и увиденное – не бред взболтанных катастрофой мозгов.

– Да, это хэсюэ-гун, – сказал старик. – Искусство Дао [24].

Он немного помолчал, а затем продолжил:

– Кто владеет этой системой, тому не страшны болезни, большие температурные перепады, огромные нагрузки, которые не может выдержать обычный человек. Универсальный психофизический тренинг, выражаясь научным языком. Учение о дыхании, специальная диета и гимнастические упражнения. Создание при помощи энергии ци, движение которой в организме осуществляется за счет правильного кровообращения, специфического защитного поля.

– И сколько лет требуется, чтобы постичь Дао? – невольно вырвался у меня вопрос. – Иначе говоря, чтобы достичь совершенства?

– Вся жизнь, – просто ответил старик. – Как сказал Лао-Цзы, великое совершенство похоже на несовершенство, но его действие не может быть нарушено; великая пустота похожа на полноту, но ее действие неисчерпаемо. Совершенство – это максимальная результативность при минимальной затрате сил. В борьбе совершенство подразумевает возможность без видимого напряжения противостоять противнику, используя его собственную силу. Причем таким образом, чтобы смысл этих действий не был даже понятен стороннему наблюдателю, – прежде всего за счет четкой ориентации во времени и пространстве. Обучение этому идет до последнего вздоха, ибо, как тебе, наверное, известно, ничего идеального в мире нет.

– А чтобы стать… мастером?

– Ты хочешь спросить, сколько времени мне нужно, чтобы из сырой глины слепить и обжечь сосуд, способный пусть не восхищать взор истинных ценителей прекрасного, но хотя бы хранить воду? То есть вдолбить тебе основные каноны Великого Дао? – Мне почему-то почудилось, что за едкой иронией его слов прячется тщательно скрываемая радость; с чего бы?

– Именно это я и хотел узнать.

– Все зависит от твоей предыдущей подготовки. Я ведь не знаком с твоими возможностями.

– Но вы согласны?

– Согласен ли я? – Старик деланно вздохнул и развел руками. – Деваться мне, в общем, некуда. Уж коль я подрядился выкупить тебя у гуркхов, то придется заняться и твоим образованием. – Он не выдержал и довольно рассмеялся. – Но это тяжелый и неблагодарный труд. Особенно поначалу. Выдержишь?

– Постараюсь, – горячо ответил я, мгновенно забыв о всех своих горестях и болячках.

– Тем более, что тебя нужно, как я уже говорил ранее, подлечить. А Дао может воистину творить чудеса…

Я готов был подпрыгнуть под небеса. Странное чувство раздвоенности вдруг прошло, уступив место упрямству и сосредоточенности. Меня уже мало волновала амнезия, мне было совершенно наплевать на свое забытое имя и все еще ноющие кости. Я вдруг почувствовал: тропинка, куда я свернул благодаря отшельнику, настолько хорошо протоптана и знакома, что казалось, вот-вот покажутся родные места, где меня ждет пусть не возвращенная память, но понимание и участие.

Мог ли я когда-либо подумать, что окажусь в гробу не только по своей доброй воле и раньше назначенного свыше срока, но вполне живым и здоровым, при нормальной памяти и в здравом уме?

Хотя какой, к черту, здравый ум! Разве можно назвать разумным человека, лично скроившего для себя в тарном цехе "деревянный макинтош" и почти месяц с нетерпением ожидавшего оказии испытать ощущения заживо погребенного?

Мысли были нехорошие. Соответствующие месту приложения. Я лежал укупоренный в длинный ящик – спецтару ракеты класса "земля – воздух" – и пытался дышать полной грудью.

Но ящик был узким, и потому моя грудная клетка напоминала приснопамятный суповой набор эпохи развитого социализма, куда молекулы воздуха, которые я судорожно старался заглотнуть, пробирались с трудом и немалыми потерями.

Кроме того, я вдруг с удивлением и даже душевным трепетом узнал, что у меня начала прогрессировать болезнь замкнутого пространства. В спецучебке мне пришлось просидеть в каменном мешке больше недели, но это был тренировочный эксперимент, и я тогда оказался на высоте.

А сейчас тоскливый страх вместе с удушьем туманил мозги, вызывая непреодолимое желание закричать, рвануться, выбить крышку, чтобы вырваться на свет ясный.

Однако это было невозможно. Хотя бы потому, что мой "макинтош" лежал придавленный еще добрым десятком других ящиков на полу железнодорожного полувагона и перемещался в пространстве со скоростью никуда не торопящегося товарного поезда.

Где-то рядом, в таком же контейнере, обретался и Муха. Интересно, как у него с замкнутым пространством? Когда нас паковали, я заметил на его грубом квадратном лице выражение с трудом сдерживаемого ужаса; хотя там было не очень светло, и я мог ошибиться.