Роже Борниш - Плицейская история

Венсан терпеливо ждет. Это его работа, за которую ему платят жалованье. Однако он ничего не замечает за Бюиссоном и начинает верить в его искренность.

Он настолько в ней убежден, что однажды в столовой делится с другими охранниками:

— Мне жаль беднягу Бюиссона, хоть он и преступник. С ним очень легко: он всем доволен, никогда не ворчит, не спорит, ни одного грубого слова или жеста. Не понимаю, зачем они обыскивают его камеру каждый день; по-моему, это напрасные хлопоты.

Утром 5 июля 1942 года Эмиль чувствует себя очень плохо и непрерывно стонет, корчась от боли на своей лежанке. С искаженным от страданий лицом он жалуется одному из дневных охранников на нестерпимую боль в желудке.

— Что я могу для тебя сделать, бедняга? Может, отправить тебя в санчасть? — участливо спрашивает охранник.

— Не стоит, господин охранник, я немного потерплю, и все пройдет… Принесите мне только немного воды, господин охранник.

Надзиратель приносит ему воды. Бюиссон отказывается от еды и снова начинает стонать от все усиливающейся боли. Охранник приносит ему еще воды.

— Можешь лежать, я разрешаю, — говорит он.

Когда Венсан делает первый ночной обход, стоны Бюиссона становятся невыносимыми. Венсан открывает смотровое окошко и видит, как Бюиссон корчится на кровати. На его губах выступила пена.

Часы на площади бьют полночь. Бюиссон громко и непрерывно стонет уже в течение нескольких минут. Заключенные из других камер, которым стоны мешают спать, требуют тишины и выкрикивают ругательства. Луи Венсан направляется к камере Бюиссона. Он открывает окошко, включает свет и видит Эмиля, скрюченного на постели, с руками, зажатыми на животе, с лихорадочным взглядом.

— Эмиль, хочешь, я попрошу главного надзирателя, чтобы он отправил тебя в больницу?

Бюиссон отрицательно качает головой:

— Не стоит беспокоить его, господин охранник, пусть он спит.

Венсан задумчиво чешет затылок.

— Что я могу сделать для тебя, Эмиль?

— Воды, — стонет Бюиссон, — принесите мне воды. У меня внутри все горит.

— Хорошо, — соглашается Венсан. — Я принесу тебе кружку.

— Принесите мне кувшин, господин охранник. Я умираю от жажды. Кружки мне мало…

Венсан выглядит озадаченным.

— Не могу, Эмиль, — говорит он. — Кувшин не проходит в окошко, а ты прекрасно знаешь, что ночью я не имею права входить один в камеру.

— Умоляю вас, — стонет Бюиссон, — сжальтесь надо мною. Я никогда не доставлял вам неприятностей, разве не так?

Венсан колеблется. Он смотрит на несчастного страдальца, и жалость одерживает верх над предписанием. Как бы оправдывая себя, он думает, что ему нечего опасаться этого маленького и хрупкого человека, ему, такому сильному и большому.

Он отодвигает щеколду, поворачивает ключ, открывает дверь и подходит к стоящему возле кровати кувшину.

Вытянув руку, он наклоняется, чтобы взять сосуд. В этот момент Эмиль с молниеносной быстротой ударяет его по голове пустой поллитровой бутылкой, которую он получил накануне от одного заключенного в обмен на пачку табака. В следующую секунду он отбивает горлышко бутылки о железную кровать и вонзает в горло оглушенного охранника стеклянные зубья. Из горла потоком хлещет кровь. Удар нанесен с такой силой и с такой свирепостью, что два стеклянных зуба ломаются о нижнюю челюстную кость. Именно это спасает Венсану жизнь. Стекла не проходят внутрь и останавливаются в пяти миллиметрах от сонной артерии.

Бюиссон, спокойно перешагнув через лужу крови, склоняется над несчастным, чтобы взять ключи. Венсан хрипит, пуская изо рта розовые пузыри, но не теряет сознания. Собрав последние силы, он кричит…

Его крик слышит другой охранник, находящийся в противоположном конце коридора. Он тотчас же дает сигнал тревоги. На лестнице, ведущей в канцелярию, где Бюиссон рассчитывает найти ключи от тюремной двери, он сталкивается с охранником, взявшим его под прицел своего оружия.

Эмиль понимает, что игра проиграна, и поднимает руки вверх. Он медленно возвращается в камеру, едва взглянув на почти бездыханное тело Венсана.

Бюиссон подходит к стене, опирается о нее и с отсутствующим видом, словно все происходящее не имеет к нему никакого отношения, смотрит на охранников, направивших на него свои винтовки.

13 мая 1943 года Эмиль Бюиссон приговаривается к пожизненным каторжным работам. Его переводят в тюрьму Клерво, где он совершает новую попытку к бегству, окончившуюся неудачей. В ноябре 1946 года его переводят в тюрьму Санте в Париже. Судебный следователь, ведущий расследование по делу о вооруженном нападении на инкассаторов на улице Виктуар, обвиняет его в убийстве Герена.

Следствие продвигалось очень медленно, так как послевоенное судебное ведомство занято в основном делами по коллаборационализму, доносам и чисткам. Тем не менее Бюиссона каждую неделю возят на допросы во Дворец правосудия. Он знает, что рискует головой, но только в том случае, если следователь сможет доказать, что Герена убил он. Бюиссон, как обычно, все отрицает.

Напрасные старания! Абель Дано, арестованный в июле 1941 года, вскоре бежит из тюрьмы и, чтобы уйти от правосудия, поступает на службу во французское гестапо, к своим друзьям Бони и Лафону. После освобождения он находится в розыске: Жан-Батист Шав, тоже работавший в гестапо, был арестован и казнен в декабре 1944 года. Рокка-Серра, бежавший на Корсику, был убит бандитами при сведении счетов.

Следствие затягивается, и следователь постоянно натыкается на упрямое отрицание Бюиссоном своей вины.

— Советую вам признаться, — говорит следователь. — Мне все известно.

— Не думаю, — говорит Бюиссон. — Все известно только одному Господу Богу, но он никогда никого не выдает.

Когда я закрываю последнее досье, на улице уже стемнело. В течение четырех часов я изучал прошлое Мсье Эмиля и теперь знаю, с кем имею дело. Я встаю из-за стола и направляюсь с папками к двери, мимоходом замечая, что цвета ржавчины костюм Идуана уже висит на вешалке. Погруженный в чтение, я даже не слышал, когда он вернулся из «Санта-Марии» и переоделся. Я представляю его в вагоне метро: широко расставившего ноги в ботфортах, предназначенных для соблазнения случайных попутчиц, вялых и усталых после рабочего дня, с несвежим цветом лица и расплывшимся макияжем. Я стучу в кабинет Толстого, но он тоже оставил стены Национальной безопасности и, вероятно, сидит сейчас где-нибудь в баре на улице Жи-ле-Кер.

Наконец я тоже выхожу на улицу и некоторое время стою в нерешительности на тротуаре, не зная, идти ли мне домой или зайти в бар «Бухта» на улице Кентен-Бошар. Наконец я склоняюсь в пользу бара, так как считаю, что аперитив мне не повредит. Это роскошное заведение, где каждый вечер собираются кинозвезды, журналисты, публицисты, промышленники и высокопоставленные чиновники. Одним словом, цвет нации.