Дмитрий Красько - Волк-одиночка

То ли мне показалось, то ли на самом деле Макарец вздрогнул?

— И что же ты повидал? — с ехидцей спросил Генаха.

— С кем разговаривал? — в тон ему продолжил Ян.

— И что узнал? — угрюмо закончил дедушка Будильник.

Они никак не хотели признавать, что были неправы. Вернее, на словах они это с легкостью признали, а вот изменить за пять минут отношение ко мне, которое сознательно уравнивали с дерьмом несколько дней подряд — это нет, потому что тут прямиком на собственную гордость наступать пришлось бы. Да, они были неправы. Но ведь и я не притащил им на блюдечке с голубой каемочкой голову убиенного мною убийцы Четырехглазого, так что за какие такие заслуги, собственно, они должны извиняться передо мной действительно от души? Хотя, если бы я и притащил им голову, — тем более что такая возможность была, — искренней благодарности я все равно не дождался бы. Потому что признание того, что они были в корне неправы, а я, получается, в корне прав, означало бы их полную капитуляцию. А парни из третьего таксопарка слишком пропахли потом и бензином, слишком погрязли в мечтах о собственной моральной непогрешимости, чтобы действительно пойти на это.

— Ну и?.. — прервал мои размышления Веселый Костик.

— Вот именно, — кивнул я. — Ну и. Хотите знать, с чего все началось?

— Само собой, — хмыкнул Генаха.

— Все с Макареца началось, — сказал я.

Теперь завгар действительно вздрогнул. Больше десятка глаз метнулись в его сторону, потом выжидающе уставились на меня.

— Не томи, — потребовал Генаха.

— Я не знаю, когда это было, но точно еще задолго до смерти Четырехглазого. К Макарецу заявились какие-то нехорошие, но мускулистые ребята и предложили составить договор с таксистами о выплате нами пяти процентов от заработка. Было? — я требовательно вытаращился на завгара.

Тот смущенно потупился, поковырял большим пальцем правой ноги линолеум пола и наконец сумел выдавить:

— Ну.

— Баранку гну. Так что делает этот тип? Он никому ничего не говорит о разговоре. Он вообще благополучно забывает о нем. Через некоторое время человеку, пославшему мускулистых парней, надоедает ждать ответа и, решив, что его призыв поделиться проигнорирован не одним Макарецом, а всем коллективом, он приказывает замочить первого попавшегося таксера. Первым попавшимся оказался Четыре Глаза. — Я пристально смотрел на Макареца. Какое-то время он выдерживал мой взгляд, потом заорал:

— Да я-то здесь при чем?!

— Предупреждать надо, — холодно обронил Генаха. — Если бы ты нам рассказал о том разговоре, мы бы хоть к неожиданности приготовились.

— Толку-то, — буркнул завгар, но вряд ли кто-то его услышал.

— Давай, Мишок, валяй дальше, — сказал Ян.

— А чего дальше? — я пожал плечами. — Дальше они напали на тебя, потом на меня. Могли бы и еще на кого-нибудь напасть. Но убивать больше никого не собирались — для запугивания одной смерти достаточно, остальных можно просто время от времени поколачивать, чтобы у них страх не проходил.

— Это ты откуда знаешь, что убивать они больше не собирались? — недоверчиво вскинул голову Генаха.

— А меня к ихнему шефу на собеседование возили, — открыл я страшную тайну. — Он-то мне все и выложил. Да еще и попросил, чтобы я с вами переговорил: дескать, не фиг дурака валять, братва, пять процентов — это слезы, так не лучше ли жить без слез? Он мне за удачный исход переговоров даже долю пообещал.

— Поэтому ты нам все и рассказываешь? — презрительно хмыкнул Кавалерист. — Чтобы мы согласились, и ты с этого денежку поимел?

— Ой, ну сбегай, застрелись, — попросил я. — Могу даже пистолет одолжить. Почему ты такой дурной, Генаха? Этот разговор, если бы и состоялся, то вчера. Сегодня в нем нет смысла.

— Это почему?

— Сегодня я ему нужен больше, чем пять процентов. Впрочем, и он мне — тоже.

— Кто «он»-то? — задал первый умный вопрос Ян.

— Камена. Лев Каминский.

— Это который молочный фабрикант?

— Он самый.

— Крутил бы свою сгущенку, чего лезет куда попало? — недовольно пробурчал дедушка Будильник. — Тут и так жизни никакой нет, еще он со своими процентами привязался. Я вот что, ребятки, думаю: что-то делать обязательно надо.

Глубокая мысль. Дедушка Будильник прожил долгую жизнь и умеет мыслить глобально. Что-то делать надо обязательно. Но вот что именно — даже он не сказал.

— Так что, нам ему теперь по пять процентов отстегивать придется? — спросил, как самый непонятливый, Габриян.

— Послушай, Мишок, а почему ты сказал, что он тебя сегодня даже больше, чем те пять процентов хочет? — задал Литовец свой второй умный вопрос.

— А потому что я ему на хвост соли насыпал. Всю игру испортил. Линию атаки взял, да и перепоганил. Буквально лучших игроков выбил.

— Как это? — не понял Ян.

— А вот так. У него теперь, почитай, хороших исполнителей и не осталось. Те, что на тебя или на меня нападали — это не профессионалы, а так себе, подделка. Причем грубая.

— А те, что на Четырехглазого напали — тоже подделка?

— Нет. Те настоящие. Вот их-то я и угробил.

Наступило молчание. Хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что я славно поработал. Тишину разорвал дверной звонок. Любава вздрогнула и выскочила из кухни.

— И что теперь Камена? — спросил наконец Генаха.

— Хрен его знает, — я пожал плечами. — Всю ночь его сегодня искал, так и не нашел. Где шлендрает?

— Не боишься? — снова спросил Кавалерист.

— Чего? — не понял я.

— Один на один с ним сойтись. Он-то, я думаю, не один все-таки будет.

— Ночью не боялся, — сказал я. — Потому что он не знал о том, что я делаю, и не успел бы приготовиться. А теперь вроде как и надо бояться, поскольку можно и самому на тот свет угодить. Только не боится что-то. Устал, наверное.

— А ти всегда дурак бил, — похвалил меня Рамс.

— Спасибо.

— Нэт, пиравда.

— В общем, ребятушки, я так думаю, — сказал Дедушка Будильник. — Надо и нам к процессу подключиться, а то Мишок, скотина, эгоист проклятый, все удовольствие один поимеет. Нехорошо.

— Конечно, подключимся, — буркнул Генаха.

— Это даже не обсуждается, — поддержал его Литовец.

Вернулась Любава. Встала в дверях, обвела нас мутноватым взглядом:

— Ну что, мужики, машина приехала. Давайте гроб вниз вынесем, у подъезда попрощаемся.

Я, Рамс, Генаха и Литовец поднялись и пошли в зал. Странно, но мое право нести ящик уже никто не оспаривал. Стало быть, признали. Мы взяли тяжелую домовину за ручки и понесли.

Спускаться было невысоко — четвертый этаж, к тому же гроб был сделан, прости, Господи, со вкусом, так что выносить его было достаточно удобно. И мы справились.

На улице около машины — заказанного таксопарком престарелого ГАЗ-53 — стояли несколько табуретов. На них мы установили красный от кумача ящик. И я в первый раз после того памятного пасмурного утра увидел Четырехглазого.