Шарип Окунчаев - Месть по иронии

…Оговорюсь: уверен, что есть командиры, которые не позволяют своим солдатам грабить и убивать. Думаю даже, что таких офицеров не так уж и мало. Но я говорю о другом — о привычной лжи официальных справок и отчетов (в том числе и министра иностранных дел, например) относительно хода и результатов «контртеррористической операции» в Чечне. О явном нежелании правоохранительных органов вести расследование тревожных сообщений, заниматься рутинным уголовным производством в отношении подозреваемых.

Уже не удивляет, что ни одно официальное лицо, ни разу никак не отозвалось на простодушную откровенность солдат в рассказах о том, каким способом проводится «зачистка» в освобожденных поселениях, — рассказах, подтвержденных телесъемкой: «Впереди себя в дверь (в окно подвала) — гранату. И — автоматную очередь». Сама откровенность тоже не удивляет. Что скрывать? Это так обыденно и уже давно не вызывает ничьих нареканий.

Армия или полиция любой страны не застрахована от злоупотреблений. Но не каждая армия или полиция имеет такие покладистые, готовые понять и простить, командование, прокуратуру, правительство.

Потворствует ли власть бесчинствам своих «силовиков» или просто не замечает их — неважно. В любом случае это оборачивается кровью и общественным цинизмом.

И вина за это — на власти. Ни на ком другом.

Сергей Ковалев

Говорят жители поселка Новые Алды

Ниже мы приводим выдержки из нескольких рассказов жителей поселка Новые Алды, опрошенных сотрудниками правозащитного центра «Мемориал». Опросы производились как на территории поселка Новые Алды, так и в Назрани, в приемной ПЦ «Мемориал».

Показания Асет Тумаевны Чадаевой, 1967 г.р., работавшей медсестрой

«Я жила в поселке Новые Алды с осени 1999 г. по февраль 2000 г. До 3 февраля люди здесь гибли под бомбами, умирали от осколочных ранений. «Работа» российской авиации доводила хронических больных и стариков до инфарктов и инсультов. Люди умирали от пневмонии, так как месяцами прятались в сырых подвалах. Всего в течение двух месяцев, до 5 февраля, мы похоронили 75 человек.

4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с «Окружной» [близлежащий район Грозного] и говорит: «Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота». Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: «По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите — еще подумают, что кого-то предупреждаете».

Когда первая группа солдат (разведка) появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут, молча мимо нас, и тут отец мой сказал: «А где ваше «Здравствуйте»?!». Командир остановился и говорит: «Извини. Здравствуй, старик». Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает одежду с его плеча, смотрит — нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?

Они нам сказали: «Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут «настоящие крутые». Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.

5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: «Смотри, Дим, дурак крышу делает». А тот в ответ: «Сними его». Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: «Не стреляй! Он глухой!» Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.

Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: «Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было». Брату сразу же приставили автомат и спросили: «В боях участие принимал?». Брат ответил, что нет. Тогда они стали избивать его.

На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату — ее можно было выменять на четыре пачки сигарет «Прима».

Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему — всего 2 года. Солдаты опять начали проверять паспорта. Один говорит: «Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?» Все это сопровождалось нецензурной бранью.

Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: «Медсестрой». Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: «Вы что там, все с ума посходили?!» — далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить. Командир в ответ кричал… Было видно, что они сильно возбуждены.

Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: «Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете». В ответ он сказал: «Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!»

В это время на скорости подъехал БТР. Командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: «Я не трону, не бойся. Ты — медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили».

Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: «Ася, Руслан ранен, перевяжи его!» Руслан Эльсаев (возраст — 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая — попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно, что убить.

Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики. Видим, что соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу знала я несколько месяцев. Она была очень тихой и спокойной женщиной. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами — беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: «Маму мою убили!» Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой — с трудом успокоили.

Когда я закончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова — там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще шел пар. Я хотела поднять ее, а она разваливается, кусок черепа отваливается — наверное, очередь из ручного пулемета перерезала ее… Рядом во дворе двое мужчин лежали с пробитыми головами. Видимо, в них солдаты стреляли в упор на близком расстоянии. Дом уже горел. Задние комнаты были охвачены огнем. В первой же горел убитый Авалу. Кажется, на него вылили какую-то горючую жидкость и подожгли. Я подтащила сорокалитровую флягу с водой, не знаю, как подняла, вылила на него воду. Честно говоря, я не хотела видеть мертвого Авалу, пусть лучше в памяти он останется живой. Добрейшей души был человек. Прибежали соседи, тоже стали тушить пожар. Двенадцатилетний Магомед ходил по двору, повторял: «Зачем они это сделали?!» От запаха крови было невыносимо…