Шарип Окунчаев - Месть по иронии

Когда я протянула этому, в белом маскхалате, 300 рублей, он только посмеялся. «Разве это деньги? У вас у всех есть деньги и золото, — сказал он. — У тебя зубы тоже золотые». Я от испуга сняла серьги (их мне мама на шестнадцатилетие купила), отдаю их и прошу не убивать. А он кричит, что убивать приказано всех, подзывает солдата и говорит ему: «Заведи в дом и там ее потряси».

Когда я поднималась к себе на крыльцо, Абулханов Ахмед все еще стоял во дворе.

В доме я сразу бросилась в котельную, там за печкой и спряталась. Это было единственное, что я смогла сделать в той ситуации. Тот, который сопровождал меня, вышел из дома. Он искал меня. Не найдя, вернулся снова в дом. И тут началась стрельба во дворе. Я бросилась к солдату, стала просить, умолять его, чтобы не убивал. «Тебя не убью, убьют меня», — сказал он. И такой страх меня охватил, что и бомбежки, и обстрелы, — все, что было до этого дня, все я готова была заново пережить, лишь бы он, этот солдат, отвел наведенный на меня автомат.

Он стал стрелять: в потолок, в стены, прострелил газовую плиту. И тогда я поняла, что он не застрелит меня. Я схватила его за ноги и поблагодарила, что не убил. А он: «Молчи, ты уже мертвая».

Я потом узнала, что первым застрелили старика Абулханова Ахмеда. Сделал это, по-видимому, тот, что был в белом маскхалате. У себя дома погибли Зина и Хусейн. Я слышала, как кричал Хусейн: «Зина, принеси документы». Он был инвалидом и думал, наверное, что пожалеют, когда увидят его документы. Потом я собирала его косточки. У Хусейна был разбит череп, труп лежал в комнате. Труп Зины находился у порога, на ней было восемь или девять пулевых ранений.

Я молила Бога, чтобы на крики и выстрелы не прибежал мой муж. Он же был рядом, у Тасуевых. Они через три дома от нас живут. И вдруг слышу, что он зовет меня. Я выскакиваю из комнаты и кричу по-чеченски: «Уходи, уходи…» Мне повезло, что следом за мной вышел солдат, сохранивший мне жизнь. Он не стал ни о чем допытываться, удовлетворился ответом, что это солдаты прошли… Потом мне сказали, что вместе с мужем на выстрелы и крики прибежал и Тасуев Шамхан. Они оба были на волосок от гибели.

Военные подожгли дом Абулхановых и их сарай, который вплотную примыкал к нашему двору. Коровы, овцы — все сгорело в этом пламени. Только после этого они ушли.

Султана Тасуева освободить не удалось. Он был убит у дома, в котором лежали еще три убитых человека, в том числе и женщина. Мой муж и Тасуев Шамхан наткнулись на них… Фамилии убитых я не помню, знаю только, что женщина [Елена Кузнецова] была русская…»

Показания Мархи Татаевой

«5 февраля мы сидели с соседкой Анютой… Вдруг началась стрельба.

…Анюта выглянула на улицу. Я спрашиваю: «Что там?» Она говорит: «Там людей расстреливают», — и начала плакать.

Выхожу я, а там стоит наш сосед Абдурахман Мусаев и кричит: «Ну, сука, что стоишь — стреляй!» Солдаты смеются, Мусаев кричит: «Сука, стреляй, давай! Ну, что стоишь, тварь, — стреляй!» Он, оказывается, наткнулся на расстрелянного ими своего внука.

Это были контрактники. Один был с наколкой, а сзади у него на шапке был лисий хвост. Он стоял и смеялся, потом увидел меня и начал стрелять из автомата в мою сторону. Анюта схватила меня и затолкала в дом, он в нас не попал. Мы дворами убежали в дом Анюты, там два часа просидели. Потом я решила пойти домой, хотя она просила не уходить.

Зашла в дом, минут через пять моя собака начала бешено лаять. Все, идут федералы. Я молитву прочитала. Потом надела спецовку, чтобы жалостней выглядеть. Открываю дверь, только поворачиваюсь, военный на меня с автоматом: «А ну, тварь, сука, иди сюда!» Я подхожу, хочу документы показать — вообще, не растерялась. А он ищет причину, чтоб я обозлилась: «О, снайперша ты, боевикам помогала, почему дома осталась? Почему не уехала, что ты здесь делала? Где родители твои, в доме, да?» Я говорю: «Нет, они уехали». — «Куда уехали? Что это у тебя?» Я говорю: «Документы». А он: «Не нужны мне, б…, твои документы!» — берет и швыряет их. У меня там было рублей 35. «Это тоже тебе не надо! К стенке! Расстрелять ее, и все!» Он зарядил и навел автомат на меня… Тут другой рукой махнул ему: «Оставь ее, не надо! Пусть девка спрячется. А то эти найдут ее, перетрахают [изнасилуют] и убьют все равно. Лучше девку спасти, жалко, она ж молодая!» А тот все свое: «А мне, б…, зачем это, лучше ее расстреляю, и все!» Второй все-таки говорит, чтоб я спряталась. А первый опять: «Пусть лучше она оденется, пойдет с нами, а вечером мы ее привезем». Они снова заспорили. Потом тот, что меня жалел, зашел со мной в дом и сказал, чтоб я двери открыла, потому что все равно взломают, и оделась. Надела дубленку и выхожу.

Четверо его напарников пили водку. Они меня не заметили, вот так я и осталась жива. Идем мы по селу, а там два трупа лежат в луже крови — это, наверное, были Сулейман и Абдурахман Мусаевы.

Федерал мне говорит: «А ты спокойная, ты, что не волнуешься?» Я говорю: «А чего мне волноваться, я всю войну дома была, все это видела, чему мне удивляться? А вы убили невинных людей…» — «А ты не выпендривайся, заткнись!» — говорит он мне. Я говорю: «Можно, я к дяде пойду?» — «Нету твоего дяди, расстреляли его! Здесь вас всех расстреливают. Вперед!» Матюкаются. Тут трое ихних выходят из ворот, и тот, что меня жалел, говорит: «Спрячь девку!»

Завели меня во двор. Туда же потом завели Анютиного брата, Тазуркаева Мусу, раздели до пояса — проверяют. Хотели расстрелять, но женщины, которые там были, начали плакать: «Не надо его расстреливать, он же больной, посмотрите на него, какой он худой». А те кричат: «Заткнитесь! Наверное, снайпершами здесь были? Твари, вы все боевикам помогали!» Но решили Мусу не расстреливать.

Потом тот первый говорит: «Пускай девка с нами пойдет». Второй его отговаривает: «Ну зачем мы будем за собой ее таскать? Зачем она нам нужна? Эти найдут — все равно отнимут ее у нас». — «Нет, пусть она пойдет с нами». Я говорю: «Но вы же мне сказали спрятаться!» — и начала плакать.

Они ушли, а я говорю Анюте: «Я уже не могу, я спрятаться хочу». А куда прятаться? Мы в шифоньер сели. Слышим — двери открывают, идут. Анюта говорит: «Все, деваться нам некуда». А они во дворе стреляют из автомата, кричат: «Суки, выходите!» Когда они рожок разрядили, я думаю — ну все, я больше мать не увижу, никого не увижу. Вот тут и я начала плакать.

Как нас пронесло — я не знаю, но они ушли. Мы остались живыми.

Мой дом подожгли, мы часа три его тушили. Хорошо, что пламя до сена не дошло, — тогда бы дом сгорел полностью.

Мы стали собирать трупы. Там лужи крови стояли. В одного человека они целый рожок разрядили.