Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший

Летела навстречу дорога, смахивая дождевые потоки и грязь, ритмично ходили перед глазами Савелова, всматривающегося в черноту ночи, автомобильные щетки. Звучал из магнитофона голос Сарматова:

Пробивалась трава и чиста и горька.

Уносила в Россию солдатские сны.

Пробивалась трава и чиста и горька.

Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.

И вдруг в лобовом стекле, в струях дождя померещилось Савелову и лицо самого майора Сарматова. Он смотрел на него из промозглой черноты печальными и мудрыми глазами, как смотрят старики ветераны на зеленых лейтенантов, впервые примеряющих к мальчишеским плечам золотые погоны.

Хлестанувшие по стеклу брызги от колес встречной машины на некоторое время размыли изображение Сарматова, но по-прежнему продолжал звучать из магнитофона его голос:

То военный приказ, офицерская честь,

Нас позвали в жестокий бой.

О бесстрашии нашем весть

К вам придет с той полынь-травой...

С той полынь-травой и травой-бедой,

С той печаль-травой.

С травой памяти и забвения.

Отзвучали последние аккорды гитары, справились щетки с грязью на лобовом стекле, и вновь за ним померещился Савелову майор Сарматов.

— Ты был на войне, как у себя дома, Сармат, — боясь, что он исчезнет, заторопился Савелов. — Ты знал, как на ней остаться человеком?

— Знал от своего деда, казачьего есаула, — ответил из дождевых струй Сарматов. — Если в бою есть хоть малая возможность не убивать — не убивай, — учил меня дед. — И тем неубиением ты спасешь не только чужую жизнь, но и свою человечью душу.

— А если нет этой малой возможности?

— Тогда... Тогда не я судья тебе, капитан Савелов.

— А кто тогда мне судья?

— Ты сам!

— Ты вовремя погиб, Сармат... Ты не познал позора безоговорочной капитуляции Великой нашей Державы в Европе. Тебе не пришлось служить верой мародерам и политическим прохвостам, подло, без боя сдающим ее теперь на погибель заклятым врагам.

— Вина за то на живых и на мертвых.

— Мертвые сраму не имут.

— Имут, Савелов. Живые — перед живыми. Мертвые — перед Историей, а История всегда пишется большой кровью, и всегда так было: виноваты у нее — подло преданные и побежденные.

— Что нам, преданным и побежденным, до Истории, Сармат!.. Мы каждый день видим ветеранов Второй мировой, копающихся в мусорных баках в поисках куска хлеба, искалеченных солдат-афганцев, под бренчание гитар выпрашивающих милостыню в грязных подземных переходах.

— Предъявите счет за них тем, кто на их крови и увечьях сделал себе карьеру и баснословные деньги.

— У таких власть, они раздавят любого, кто осмелится пойти против них... А мне надо еще успеть воспитать сына — твоего сына, Сармат...

— Суров удел русского воина, Савелов, — самой жизнью, израненным, искалеченным телом, унижающей нищетой оплачивать настоящее и будущее многострадального Отечества, не получая от него ничего взамен. Так было всегда и так есть... Я не о подонках и трусах, капитан, я о тех, кого женщины для сохранения рода и государства нашего еще рожают мужчинами.

— А надо ли, командир, отдавая наши жизни, сохранять то, что, может, сохранять не следует?.. В конце концов, чем мы с тобой обязаны этому государству?

— Это решает каждый сам для себя... Снова грязный веер воды хлестанул по лобовому стеклу машины и смыл изображение Сарматова.

— Кажется, я схожу с ума от того, что мне предстоит сделать!.. — подумал Савелов. — Опять начались галлюцинации...

До рези в глазах всматривался он в исходящую проливным дождем темень, но Сарматов из нее больше не появился.

«Жаль! — подумал Савелов. — Мне о многом еще надо было спросить тебя, командир!.. Черт, куда же запропастилась паскудная белая „Нива“ с блондинистым американцем! — чертыхнулся он. — Хорошо, если янки сейчас кормит клопов в какой-нибудь оставшейся позади захолустной гостинице, а если, путая след, прорывается в Москву неведомыми проселками, то лучшим способом отмыться от дерьма для тебя, новоиспеченный подполковник Савелов, будет пуля в лоб. В этом случае хоть похоронят по-людски...»

Дождь закончился под утро. Синие осенние сумерки постепенно выявили беспредельные степные перекаты со стогами сена и золотистой соломы, ровные квадраты защитных лесополос. С речных пойм, заросших камышом и красноталом, потянулись на дорогу ватными хлопьями туманы. Разрывая их, серая «Волга» продолжала упрямо наматывать на колеса бесконечные русские версты.

Когда стали слипаться от усталости глаза, Савелов остановил машину на обочине и достал термос. Он приготовился к долгому ожиданию, но едва успел сделать глоток горячего кофе, как сзади из тумана выскочила белая «Нива» и не сбавляя скорости пронеслась мимо. Номера Савелов не успел прочитать, но успел рассмотреть сидящего за рулем белобрысого мужчину в кожаной куртке с капюшоном.

«Янки! — понял он. — Где-то в кустах или в стогу сена до рассвета отсиживался. Побоялся мистер-твистер гнать скифской дождливой ночью по жуткому рашенбану!»

Оставив на обочине смазанные следы протекторов, серая «Волга» устремилась в погоню за белой «Нивой».

Промелькнули за окном встречные грузовики, доверху наполненные сизыми вилками капусты, потом группа доярок на велосипедах, направляющаяся к утопающей в бурьянах молочной ферме. А тут, как назло, выполз на дорогу трактор «Кировец», тянущий прицеп с силосом, и Савелову, чтобы уклониться от лобового столкновения с ним, пришлось нырнуть в кювет и потом с трудом по раскисшему чернозему выбираться из него... Но вот через час бешеной гонки впереди наконец снова замаячила белая «Нива». Савелов выжал из своей «Волги» все, что можно было из нее выжать, и скоро уже смог прочитать номерной знак «Нивы»: МТ 68-39.

«Сам я, конечно, такие пакостные дела не делал, но знаю: главное в них — не наматывать сопли на кулак, не думать о последствиях, а на чистом голубом глазу просечь, в какой момент дело сделать», — вспомнил Савелов совет бывалого капитана Бардака — инструктора из дивизии ОМСДОН, в которой он вместе с Сарматовым начинал тянуть лейтенантскую лямку.

— Последую твоему совету, Иван Лукич, — решил Савелов и, сбавив скорость, пристроился «Ниве» в хвост. Километров через пять показался мост через затянутую молочным туманом довольно широкую реку. По обе стороны моста тянулся невысокий металлический парапет.

«В самый раз, — решил Савелов. — Трасса пустая, населенных пунктов не просматривается...»

«Волга» взревела двигателем и пошла на обгон. Когда она поравнялась на параллельных курсах с «Нивой», Савелов разглядел за ее рулем удивленное лицо заросшего щетиной белобрысого мужчины. Пропуская «Волгу», тот покрутил пальцем у виска, потом бросил свою машину на крайнюю правую полосу.