Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Да, может, он стыдится?

– Кого он когда стыдился, ты что?

– Так может, он встретил кого да влюбился? – осторожно спрашиваю я.

– Мать такой любви не помеха.

– Говорил, Зина какая-то у него есть.

– Вот! Хоть ее бы слушал. Хорошая девушка. На фабрике работает. Фруктовых вод. Приходила ко мне. Поплакали вместе.

– Что ж она говорит?

– Ох, слушает он ее, как меня слушал. Ну, точно. Вот уже, считай, две недели от нее скрывается. Ни слуху ни духу. А то явился к ней, подарки всякие дорогие принес, серьги там бирюзовые, колечко тоже, денег оставил много, говорит. Это что, я тебя спрашиваю? Это бессовестные деньги, вот я тебе скажу.

– И Зина так считает?

– Ну, а как еще считать, скажи на милость? Вот работал он у Лидки в магазине грузчиком. А ведь, считай, восемь классов окончил. Если бы не злодейка эта, то кем бы он стать мог, соображаешь?

– Какая злодейка, Зина, что ли?

– Окстись! – машет на меня рукой Пелагея Яковлевна. – Водка – вот кто! От нее все зло, все несчастья. Кругом же алкоголики, чтоб они все сгорели! Ну, и здоровый человек им, конечное дело, глаз колет. Они его к себе норовят. А Ленька-то наш слаб на это дело. От отца-покойника гниль-то эта идет. Ох, грехи наши с нами родятся.

– Пелагея Яковлевна, а вы меня за кого же приняли? – спрашиваю я.

– Да за Славку, пропади он. Тоже верста коломенская. У-у… Ирод.

– А чего он делает, Славка этот?

– Славка-то? – Как-то неуверенно переспрашивает Пелагея Яковлевна. – С Ленькой работал, в магазине. А потом уже и не знаю даже. Тоже через водочку свихнулся. Общая она погубительница. Вот она и Славку… Ох, ох! А ведь человеком был.

В это время хлопает входная дверь, в передней слышна возня, и через минуту в комнату заглядывает молодая женщина, стройная, миловидная, со смущенной улыбкой на пухлых губах, а на разрумянившихся щеках видны симпатичные ямочки. Это, конечно, Лида. Она выглядит совсем юной, и я даже в мыслях не могу назвать ее Лидией Васильевной. А ведь ожидал я увидеть бледную, больную, замученную женщину.

– Кто это у нас, мама? – спрашивает она, заходя, и с любопытством чуть смущенно смотрит на меня.

– Вот человек пришел, – объясняет Пелагея Яковлевна. – Насчет Леньки говорим. Как да что. Ну, чего врач-то?

– А! – беззаботно улыбается Лида. – На работу выписала.

– Во-во. Катерина Дмитриевна, чай, не выписала бы.

– Да ладно, мама, – Лида поглядывает на меня. – А вы уже кончили говорить или я помешала?

– Кончили не кончили, а устала я, – вздыхает Пелагея Яковлевна и обращается ко мне. – Уж прилягу, как хочешь.

– Ну конечно, Пелагея Яковлевна. Отдыхайте, – подхватываю я и говорю Лиде. – Мне бы и с вами, Лидия Васильевна, поговорить надо.

– А вы откуда? – строго спрашивает Лида.

– Из Москвы, – отвечаю я и протягиваю ей свое удостоверение.

Она рассматривает его с интересом и совсем безбоязненно, потом удивленно спрашивает, поднимая на меня глаза:

– Это вы из-за Лени приехали?

– Ну, не только из-за него, конечно.

– Что ж, пойдемте ко мне, чтобы маме не мешать, – предлагает Лида и обращается к матери. – Ты, мама, приляг пока. А через часок я обедом займусь. И посуду не мой, смотри.

– Да уж помыла, – смущенно признается Пелагея Яковлевна. – Ну, ступайте, ступайте. Полежу я.

Славные, видно, женщины, и нелегкой жизнью они живут.

Комната Лиды такая же скромная и чистенькая, как и та, где мы беседовали с Пелагеей Яковлевной. Только она еще поменьше, вместо буфета стоит платяной шкаф, вместо дивана низкая тахта с пестрыми подушками, над тахтой висит пестрый коврик, а у окна стоит маленький письменный стол с одной тумбочкой, над ним, сбоку, висит зеркало, а по стенам развешаны фотографии, среди них, кажется, даже школьные. И еще висит книжная полочка, я по корешкам читаю названия с детства знакомых книг. Возле столика стоят два стула. На них мы и садимся.

– Вы старше Лени или моложе? – спрашиваю я.

– Погодки мы. Ему двадцать три, а мне двадцать четыре.

– И давно работаете бухгалтером?

Лида, кажется, не удивляется моей осведомленности:

– Как курсы окончила. Скоро четыре года.

– И все в одном магазине?

– Нет. Первый год в ателье работала. А потом уже перешла в магазин мелкооптовой торговли. Здесь легче. Безналичный расчет.

– А директор хороший?

– Георгий Иванович? – Лида вздыхает. – Из-за него, наверное, уйти придется. Пристает очень. Ну прямо прохода не дает. А у самого дочь старше меня. Представляете? Рассказывать и то неудобно.

– Прежний директор не такой был?

– А вы Гвимара Ивановича знаете? – оживляется Лида. – Ой, совсем другой человек! Культурный такой, вежливый. Правда, Леню нашего он уволил. Но я вам скажу, Леня сам виноват. Нельзя так выпивать. Ну про все забывает. И злой становится, ужас какой. Другой хоть спать идет. Я ему сто раз говорила: иди лечись, если сам бросить не можешь. И Зина ему то же говорит. Ей он хоть обещает. Но все равно никуда не идет. Я даже замечаю, что он Зину втягивать начал.

Да, никуда уже Леха не пойдет, и Зине ничего не грозит. Кончилась его непутевая, неправедная, пустая жизнь. Хоть Зине этой самой жизнь не успел искалечить. А вышла бы она за него замуж?..

– Скажите, Лида, вы среди знакомых Гвимара Ивановича такого Льва Игнатьевича не знали?

– Льва Игнатьевича?.. – задумчиво переспрашивает Лида и смотрит куда-то мимо меня, сложив руки на коленях. – А какой он из себя? Может, я вспомню.

– Такой низенький, плотный, с седыми усами щеточкой, лицо красное, мешки под глазами. Пожилой уже.

Я сообщаю ей все эти приметы, а перед глазами у меня невольно возникает московское кафе напротив Центрального телеграфа и мой собеседник там. Прямо наваждение какое-то. Все ведь совпадает! Словно я сейчас не какого-то неведомого Льва Игнатьевича описываю, а того типа из кафе. Но прав, конечно, Кузьмич: не может один человек и квартирную кражу организовать, и об экономике так рассуждать, да еще чье-то поручение по этой части выполнять. Чушь какая-то!

– Нет, не знаю я такого, – вздохнув, говорит Лида.

Что ж это за таинственный Лев Игнатьевич, которого никто, кроме Чумы, не знает? А ведь он, кажется, становится центральной фигурой в деле. Вот найдем его, и развяжутся все узлы. Пожалуй, одна теперь надежда остается на московскую пару, на Гаврилова и Шершня. Уж эти-то должны его знать, я полагаю.

– Скажите, Лида, – снова спрашиваю я, – а не заставлял вас Гвимар Иванович какие-нибудь не очень законные бухгалтерские операции совершать?

– Вы знаете, меня уже об этом спрашивали, – доверчиво сообщает мне Лида. – И я совершенно честно сказала, что нет, ничего незаконного он от меня не требовал. И не сделала бы я никогда. Но… мне просто иногда казалось… Вам я скажу. Казалось – это ведь еще ничего не значит, правда?