Константин Туманов - Трущобы Петербурга

— Полноте, господин Джон-Буль, вы просто преувеличиваете мои таланты. Я так давно не играла, что меня собственно за игру могли свистать, если бы игру эту не сопровождала обстановка не совсем обыденная.

— Нет, что вы говорите! Уж поверьте моему опыту; я много видал и слыхал всяких знаменитостей, и даю вам слово, что впечатления от них у меня не было и на половину того, что от вашей чудной игры на арфе. Повторяю, что успех будет колоссальный!

— Может быть и колоссальный, но не от моей игры, а просто от того, что меня растерзают в клочья звери.

— Успокойтесь, этому никогда не бывать; мы примем все меры, и с этой стороны вам не грозит никакой опасности.

— Я совершенно спокойна, уверяю вас.

— Ну, и прекрасно, прекрасно, сударыня!

Маруся еще что-то сыграла и окончательно очаровала Джон-Буля. Он торжествовал, предчувствуя полную удачу завтрашнего своего первого дебюта в N-ске.

Джон-Буль повел Марусю к клетке. Львы уже изрядно позавтракали и успокоились. Она обошла клетку кругом, гладила страшных зверей и каждому просовывала кусок сочного мяса. Львы уже не так жадно бросались на мясо и лениво его проглатывали. Джон-Буль отворил дверку клетки и быстро в нее вошел. Мер не было принято никаких, в руках его не было даже револьвера, и он бесстрашно ходил между зверями, гладил их, разнимал их пасти и клал туда руку, — словом обращался с ними, как с самыми умными дрессированными собаками. Так же быстро он вышел из клетки.

— Теперь попробуем войти с вами, сударыня, вместе, но прежде этого дайте я спрысну вас своими особыми духами, к которым мои звери привыкли.

И Джон-Буль окатил Марусю какой-то беловатой жидкостью, издававшей особый спецефический запах. Затем он отдал какое-то распоряжение своим помощникам и, подав Марусе руку, сказал:

— Теперь, сударыня, войдем: не робейте, будьте спокойны!..

Две-три ступеньки приставленной лестницы, и вот Маруся в клетке страшных африканских львов. Она с Джон-Булем обошла всех их и по очереди погладила. Звери хранили молчание и только косо как-то посматривали на нового посетителя их жилища.

— Осторожно, не наступите на хвост или лапу, — говорил ей укротитель.

— Подайте сюда арфу и табурет! — приказывает из клетки Джон-Буль.

Арфу подали в клетку, и Джон-Буль обратился к Марусе:

— Усаживайтесь, сударыня, и спокойно играйте, — вот здесь, на средине.

Маруся машинально села и что-то заиграла.

Звери, подняв головы со своих передних лап и насторожив уши, вслушивались в странные для них звуки. Вот поднялся с конца клетки самый громадный лев Самсон и, потянувшись, переступая через своих товарищей, подошел прямо к Марусе.

Маруся остановилась и замерла от страха, но Джон-Буль погладил зверя, который, обнюхав их, удалился на место.

— Самсона вы уже покорили, продолжайте же, Далила… Дальше, — командовал укротитель.

Руки Маруси дрожали, но она кое-как продолжала играть.

— Прекрасно, на первый раз вполне достаточно! — радостно воскликнул Джон-Буль, помогая обезумевшей от страха молодой девушке выйти из клетки.

Когда дверка клетки захлопнулась и Маруся очутилась на земле, она несколько пришла в себя и сказала:

— Ну, слава Богу! Я думала, что уже не выйду оттуда живой.

— Как видите, страшного ничего нет; это только по названию львы, а в сущности — овцы. Ну, до свидания, готовьтесь к завтрашнему дню, набирайтесь бодрости духа и не робейте!

Маруся уехала. Дома все было благополучно. Ночь провела у постели больной, спала мало и тревожно. Настал страшный для Маруси день — день публичного её концерта, и при том в клетке со львами.

Афиша Джон-Буля сделала свое дело. Громадное дощатое здание цирка к 8 часам вечера наполнилось самой избранной блестящей публикой и, несмотря на аншлаг в кассе, гласивший еще с 4 часов дня, что все билеты проданы, публика валом валила и требовала мест. Приходилось действительно заставить стульями все проходы, но наконец не хватило и стульев — и многим пришлось стоять. Цирк был ярко освещен, прекрасный оркестр музыки исполнял веселые, музыкальные вальсы. Ровно в 8 часов на арене цирка появилась громадная клетка со львами, а через несколько минут во фраке, в белых перчатках, степенной походкой вышел и сам Джон-Буль. Публика наградила укротителя дружными аплодисментами, и он, раскланявшись, быстро вошел в клетку. Здесь он начал проделывать с африканскими львами то же, что проделывают клоуны с самыми умными дрессированными собаками; они у него прыгали через палочку, прыгали через зажженный обруч, катали бочонок по клетке, прыгали друг через друга и проч. Публика кричала «браво» и сильно аплодировала; но она зааплодировала еще громче, еще дружнее, когда Джон-Буль, взяв за передние лапы Самсона, вытянул его во весь рост и, положив его лапы себе на плечи, выстрелил из револьвера над головой громадного зверя.

Первое отделение закончилось — появление Маруси было объявлено во втором. В антракте публика не могла двигаться по тесным и узким коридорам цирка, а потому многие сидели на своих местах, с нетерпением ожидая второго отделения.

Все ложи и первые ряды кресел были заняты лицами исключительно самого высшего общества; изящные модные туалеты дам, чудные брильянты, красивые прически и сдержанный говор на французском и английском языках служил доказательством этого.

Но вот антракт кончился, затрещали звонки, и публика поспешила занять места. Оркестр заиграл какую-то вещицу в минорном тоне, и два лакея, в ливреях и белых перчатках, вынесли на сцену и поставили недалеко от клетки небольшую, изящную арфу, а вслед за этим появилась перед публикой и Маруся, которую вывел за руку Джон-Буль.

Маруся была в простом белом платье. Бледное, нежное лицо её составляло резкую противоположность со здоровым, скуластым лицом американца. Почтительно кланяясь, Джон-Буль представил Марусю публике.

Маруся также почтительно с полувеселой улыбкой поклонилась зрителям. Она понимала, что не время теперь омрачать своею печалью людей, искавших удовольствий, и в этом её поклоне сказались и признательность публике за посещение, и как бы прощание с нею. Этот скромный и вместе с тем благородный поклон произвел магическое воздействие на зрителей: громы рукоплесканий заглушили окончательно музыку.

— Как она прекрасна! — шептались мужчины.

— Как она мила, очаровательна! — кричали со всех сторон женщины, и даже самые уродливые из них, имеющие привычку хвалить только таких, которых наверное уже никто не похвалит, сходились в общем сочувствии к молодой девушке. Один только молодой человек из всех зрителей ни одним движением не выразил своего сочувствия девушке, а, напротив, в каком-то странном замешательстве старался отклонить свой взор от неё.