Константин Туманов - Трущобы Петербурга

Одного Маруся не рассказала умирающей — это о своей встрече с Вавиловым, который после этого несколько раз заезжал справляться о здоровье умиравшей Натальи Петровны.

Итак, Маруся одна осталась в этом мире, одна, без опоры, без советов, без друга, без ласки матери. Она не знала, как ей устроить свою жизнь, и вот она уступила настойчивым визитам Вавилова и в конце концов, приняла его.

— Как я рад, что вы, наконец, раскрыли для меня свои двери, — сказал Вавилов, целуя руку Маруси.

— Я и сама в эти двери редко выхожу, только в церковь, — ответила Маруся.

— Но ведь вы себя же пожалейте хотя немного, посмотрите, как вы, милая Маруся, бледны. Печаль вас прямо снедает: вам необходимо немного развеяться.

— Да, я чувствую, что старею, и довольно быстро, но я об этом ничуть и не жалею: церковь да вот это черное платье — вот мой удел.

— Это в двадцать три года? Нет, милая, ваша жизнь еще в ваших руках, и думать о старости грешно.

— О другой жизни я давно перестала мечтать.

— Напрасно.

— Почему? Кому моя жизнь нужна, кому какое дело, что я побледнела, подурнела?

— Мне ваша жизнь нужна, мне вы, милая Маруся, дороги, — с жаром сказал Вавилов.

— Зачем я вам?

— Затем, что я вас по-прежнему и даже сильнее еще люблю.

— Что же дальше? Ведь вы связанный человек!

— В чувствах своих я совершенно свободен.

Он взял руку девушки — она была холодна и немного дрожала.

— Маруся, милая Маруся, простите меня и давайте восстановим прежние наши добрые отношения, — сказал с жаром Вавилов, целуя руку девушки.

— Мне кажется, что прежнего воротить нельзя.

— Я сам так думал, но когда увидел вас в цирке, в клетке львов, у меня так заныло, так сжалось и заболело сердце, что я сразу понял, что первая любовь никогда, никогда не проходит. Она оставляет глубокую рану, и рану эту залечить можете только вы, милая моя, дорогая Маруся!

Он был на коленях у ее ног и с жаром целовал её руку. Маруся не отнимала руки и тихо плакала. Она не могла побороть в себе тлевшего глубокого чувства к Вавилову и при первом же свидании это обнаружила.

— Маруся, неужели вы меня окончательно разлюбили? Неужели нет ничего на свете, что могло бы искупить мою вину перед вами, или скорее вину моих родителей? — шептал между тем Вавилов.

— Вы ничем не виноваты; виновата я, что вас полюбила, и от этого, кроме несчастья, ничего ждать нельзя.

— Да почему, Маруся? Неужели только от того, что я не могу от живой жены на вас жениться — мы должны унести в могилу свои чувства? Если только потому, то это такая условность, такой, собственно, вздор, что о нем и толковать не стоит. Не брак — счастье, а любовь — счастье. Я не любил бы вас больше, если бы был вашим мужем.

Маруся вытерла слезы и перестала плакать.

— Ну, дай, милая, я тебя поцелую, как прежде, помнишь?

— Как прежде — нет, так уже никогда не будет, — с горечью сказала Маруся.

— А вот увидишь! — и Вавилов обнял Марусю и с жаром начал покрывать все лицо, волосы, шею жаркими, долгими поцелуями.

И долго, долго сидели они обнявшись и воркуя, как нежные голубки…

С ТЕХ ПОР Вавилов начал опять ездить каждый день, и они приятно проводили время вдвоем. Маруся расцвела и похорошела. Они отправлялись вдвоем гулять и часто заходили на кладбище, где рядом были похоронены её родители. Она поставила над могилами прекрасные памятники и обнесла их решетками, в средине которых насадила цветники и тщательно их поддерживала. По вечерам, если Вавилов оставался, он читал вслух, а Маруся вышивала. Так прошли шесть месяцев траура после похорон матушки, и Маруся начала играть на арфе. Она обратила теперь на эту игру особенное внимание и для полного совершенствования в ней пригласила самого лучшего учителя. Успехи её были блестящи, и по вечерам, когда приезжал Вавилов, он приходил прямо в восторг от её игры и окончательно застывал на месте, когда Маруся при этом еще и пела. Очарованный, он говорил ей:

— Знаешь, милая, полнее счастья уже не может быть на земле, и если бы об этом знал весь мир — он позавидовал бы мне!

И он крепко обнимал, прижимал и целовал Марусю, которая, отвечая на его ласки, тоже была бесконечно счастлива.

Да, на долю каждого человека выпадают светлые, радостные деньки — выпали они, наконец, и на долю несчастной Маруси; но непродолжительны были эти дни…

ПРОШЕЛ ГОД. МАРУСЯ и Вавилов прекрасно жили; казалось, счастье свило себе гнездышко в уютной квартирке Маруси, и ни одно облачко за это время ни разу не омрачило их тихой, спокойной жизни, а рождение крошечного мальчика, которого назвали Леонидом, как бы скрепило такую жизнь на долгие годы.

Жена Вавилова, рожденная графиня Брагацкая, не мешая мужу устраивать свою жизнь, как ему угодно, сама постоянно разъезжала по заграничным курортам и жила там своей особой жизнью. Иногда слухи об этой жизни доходили и до Вавилова; он морщился, но не обращал особого внимания и тоже не мешал супруге. Детей у них не было, средства у каждого были свои, а потому Вавиловы редко даже и виделись. Нужно заметить при этом, что госпожа Вавилова лет на пять была старше своего супруга, а свободная заграничная жизнь состарила её, конечно еще больше, тогда как Вавилов, пользуясь своим спокойным счастьем с Марусей и ведя скромную жизнь, выглядел вдвое моложе своей супруги; при чем он еще был плотный, красивый мужчина. Поэтому не удивительно, что, возвратившись как-то из-за границы в N-ск и пресытившись там всеми удовольствиями жизни, госпожа Вавилова загляделась на стройную и красивую фигуру своего супруга, и её страстно потянуло к нему…

Через несколько дней между супругами произошел следующий разговор:

— Послушай, Жан, ты совсем мало удаляешь внимания своей супруге, — ласково начала Вавилова.

Вавилов немало был удивлен и тоном, и началом разговора.

— Вам — внимания? Да разве вы нуждаетесь в нем? — спросил он, удивленно всматриваясь в сильно помятое лицо своей супруги.

— Конечно….

— Да с каких это пор? Я вас не узнаю.

— Очень давно. А не узнаешь лишь потому, что не хочешь. Вот, например, теперь я говорю на «ты», как это я всегда привыкла говорить, а ты на «вы». «Ты» сближает как-то людей, тогда как «вы» их отдаляет.

— С этим, пожалуй, я согласен с вами, но позвольте напомнить вам, что мы никогда не говорили на «ты»; это вы забыли, перепутали, может быть….

— С кем же это я могла перепутать?

— Да там, за границей, с вашими друзьями.

— А ты, значит, с своими N-скими друзьями говоришь на «вы» и потому не сбиваешься? Я, по крайней мере, буду знать.

— Дело не в этом, а будьте любезны, скажите, в чем я должен больше по отношению вас проявлять внимание? Ведь вы, кажется, собственно, с этого начали? Пожалуйста, скажите — я с удовольствием готов исправиться.