Константин Туманов - Трущобы Петербурга

Прошло два месяца, и Марусе стало ясно, что она брошена, что приезжавшая к ней Вавилова — эта ужасная, бесцеремонная женщина, по праву завладела своим мужем; к ней он больше не вернется, и ждать ей более нечего… И вот она опять одна, опять почти без средств, да еще с маленьким сыном! Что она станет с делать, как станет воспитывать? Случилось, однако, еще худшее: кормилица гуляла где-то с Леней на бульваре, простудила его, и ребенок начал хворать. Дни и ночи просиживала бедная молодая мать над крошечной кроваткой, в которой метался и горел в жару маленький страдалец. Доктора ничего не могли сделать, и на четырнадцатый день мучений ребенок скончался. Горе несчастной матери трудно было представить, опасались даже за ее рассудок, но молодой и крепкий организм взял свое. Таким образом не успело улечься одно горе, как на смену ему пришло другое, которое затмило все другие утраты — как сильнейшая боль уничтожает меньшую.

Прошло три-четыре месяца. Пришла зима. Разгар балов и маскарадов, и вот Маруся, не сказав ни слова своей горничной, поехала в лучший костюмерный магазин, взяла там роскошное черное домино и отправилась на маскарад. Громадные залы дворянского собрания залиты огнями, веселый говор, смех женщин, запах всевозможных духов, живые цветы на домино, веселые звуки вальса — ничто не привлекало внимания Маруси. Одна, без проводника, никем не замеченная, она не смотрела на толпу, не прислушивалась к музыкальному вальсу — нет, она искала того, кто ей нужен. Она хотела увидеть его еще один раз в жизни, высказаться, уничтожить его этим, пробудить в нем голос совести, отомстить ему, напомнить обманщику о чести…

И вот она оказалась с ним лицом к лицу. Он только что отошел от маски, с которой долго и горячо о чем-то беседовал. Рассеянно уставился он на черное домино — ее изящные ручки и маленькие ножки обвораживали всех. Вавилов — это был он — приблизился с любопытством, Маруся взяла его под руку; он попытался узнать, кто она, задал какой-то вопрос, но она его не слышала, она собиралась с силами, чтобы сказать что хотела, и не могла.

— Скажите мне, кто вы, милая маска? — спросил он.

Но в ответ на это послышались лишь рыдания. Да, она зарыдала так, что стоны обратили на нее внимание; струи слез горячих полились из глаз несчастной на его руку…. а он?

Он улыбнулся, покрутил ус и поспешно удалился. Маруся остолбенела. Она молчала, бессознательно оглядываясь. Но вот вырвался глухой вопль из ее стесненной груди, еще скатились две-три крупные слезы, и Маруся пришла в себя — это был последний вопль отчаяния и последние слезы любви. Теперь выплакала она все свое горе, она облегчила свою душу, с корнем вырвала страсть из сердца к неблагодарному человеку, и сердце ее очерствело, окаменело — оно уже не могло любить, оно могло только мстить. Не было более для нее ни прошлого, ни будущего, из чего именно и состоит наша жизнь. У нее осталось лишь одно мгновение, одно настоящее! Так прочь же все сомнения о былом — прочь! Она все прощает людям потому, что уже ничего не требует от них, но и они уже ничего от нее пусть не требуют — она будет жить только для себя!.. Как молнии, эти мысли пробежали у нее в голове, и вдруг, схватив за руку какого-то молодого человека, видевшего всю происшедшую сцену и с участием смотревшего на нее, она сказала ему:

— Тебе жаль меня, не правда ли? Ты видел, как я плакала?

— Видел, и жалею вас, маска! — ответил он.

— Так ты позабыл одно, что мы в маскараде, где мистификация разрешается.

— Однако с такими горючими, искренними слезами?

— Да, именно, именно; я одурачила этого господина, разыграв перед ним роль погубленной им жертвы — не правда ли удачно?

— Если так… я рад за вас, но можно ли так удачно притворяться? — ответил молодой человек Марусе.

— Хочешь поужинать со мной? У тебя, кажется, нет дамы?

— С удовольствием.

— Ну и прекрасно, я буду твоей дамой, ты угостишь меня шампанским? Я хочу непременно сегодня пить. Сегодня первый день, как я освободилась от ужасных цепей.

— От каких?

— Будь же весел со мной, я хочу сегодня веселиться вовсю!..

— Очень рад за себя и вас, маска!

— Пригласи также к нам в компанию твоих знакомых мужчин: я ужасно люблю шумное сборище и веселые компании!..

Так развязно говорила Маруся, увлекая совсем незнакомого ей молодого человека в столовую, но гармонический чистый голос ее, ее благородные манеры ясно показали этому молодому человеку, что маска брала на себя роль и наглый тон тех женщин, к разряду которых она совсем не принадлежала. Подстрекаемый сильным любопытством, он поспешил исполнить требование увлекательной, странной маски. Маруся и молодой человек за столом.

— Как вы мне нравитесь, маска, и как было бы досадно, если вы оказались дурны собой, — сказал он, наливая бокал шампанского.

— Я премиленькая… так, по крайней мере, говорят все, и тебе бы многие сегодня позавидовали!

— Тогда приподнимите, хоть чуть-чуть, маску.

— Как ты недоверчив. Имей терпение! Ведь вместе уедем из маскарада? Ведь ты меня проводишь домой и, уверяю тебя, жалеть не будешь!..

И ВОТ МАРУСЯ зажила иной жизнью… Прошло несколько месяцев. Стоит жаркое лето. Оставшиеся в городе обыватели усердно по вечерам посещали бульвары и увеселительные сады. Загородный сад, где в театре шла довольно бойко живая, веселая оперетка, всегда полон посетителями. Цены в этом саду на все очень высокие, а потому он и посещался исключительно денежной публикой, равно как и из «этих дам» бывали там только самые шикарные.

Маруся бывала там ежедневно. Её шикарный костюм, её фигура, цвет лица, манеры — останавливали внимание многих, и в поклонниках у нее недостатка не было. Она постоянно ужинала в шумной компании и веселилась действительно вовсю, но, присмотревшись к ней внимательно, можно было заметить, что на душе у нее далеко не так весело, и что вином она лишь заглушает какое-нибудь ужасное горе. Обстоятельства не замедлили это подтвердить.

Объявлена была старая музыкальная оперетка «Цыганский барон» с участием известного опереточного баритона, приехавшего в N-ск только на два спектакля. Публики в саду собралась масса; театр, несмотря на удвоенные цены, был битком набит. Перед началом третьего акта, когда публика еще не вся ушла на свои места и многие гуляли, в отдаленной аллее сада раздались один за другим два выстрела.

Гулявшие бросились туда, и глазам их представилась такая картина: в аллее, слабо освещенной керосиновыми фонарями, на земле лежал и слабо стонал какой-то красивый, плотный мужчина, из груди которого струей лилась кровь, окрашивая его светлую летнюю пару, а возле него с бессмысленными помутившимися глазами стояла молодая красивая дама. В руке она держала еще дымящийся револьвер, который сейчас же и передала явившемуся на место происшествия полицейскому офицеру. Без всякого протеста, молча, она последовала, по приглашению того же полицейского, в участок, где полицейские приступили к составлению протокола и выяснению личности убийцы.