Константин Туманов - Трущобы Петербурга

Когда это было окончено, я с урядником и понятыми произвел самый тщательный обыск сада. Мы обшарили все кусты, но ничего подозрительного не нашли. Я оставил у трупа двух сотских, а сам с урядником и письмоводителем направился в избу к Лисунову. Дорогою я спросил урядника:

— Правда, что Лисунов находился в связи с Анной Ружьевой?

— Это верно, ваше высокородие, в станице все это знают. В последнее время у них между собою шел разлад из-за черкеса.

— Что же, ревновал Лисунов Анну к черкесу?

— Говорят, что ревновал. Да и было что — сами изволили видеть, какая она красивая баба была.

— Ну, а как же муж смотрел на то, что делает его жена?

— Муж тоже ее сильно любил, во всем верил ей и не знал, что она выделывает с другими. Опять же древний он человек.

Между тем от меня не ускользнуло одно маленькое обстоятельство, которое затем имело большие последствия. Во время набрасывания чернового протокола осмотра трупа я обратил внимание, что Лисунов, который был в числе понятых, когда я несколько раз внимательно рассматривал рану, переворачивал труп с бока на бок и на спину, держал себя как-то странно и все отворачивался, тогда как старик Ружьев бережно нам в этом помогал и тихо плакал. Когда мы расположились в отдельной светелке избы Лисунова, я прежде всего допросил Ружьева — мужа убитой, который, впрочем, нечего существенного по делу сказать не мог и даже не мог высказать никакого подозрения. Затем я велел позвать жену Лисунова. Ко мне вошла низенькая, худая баба, еще не старая, но, видно, больная и какая-то забитая. Из расспросов ее я убедился, что семейная жизнь Лисуновых два года тому назад шла довольно сносно, но с появлением в станице Анны они стали жить сразу скверно; муж стал с нею часто ссориться, поколачивать, а раз даже грозил убить ее кинжалом.

— А разве у него есть кинжал? — спросил я.

— Есть, батюшка, висит у него на полатях.

— Пожалуйста, принесите мне его сюда.

Лисунова вышла, долго не возвращалась и, наконец, возвратившись, смущенно заявила, что кинжала нет.

— Третьего дня я его еще видела — висел на стенке, а теперь нет. Видно, муж куда-нибудь убрал.

— А скажите, кто, по-вашему, убил Анну?

— Кто ж ее знает, ваше высокородие. Сказывают — черкес.

— Ваш муж эту ночь ночевал дома?

— Нет, его не было, он спал в овине, я там его и разбудила, когда, идя к речке по воду, наткнулась на труп Анны.

Я отпустил жену и приказал позвать мужа. Лисунов вошел развязно, без малейшего смущения.

— Скажите, Лисунов, где и как вы провели эту ночь? — строго спросил я, глядя прямо ему в глаза.

Лисунов не сразу ответил на этот вопрос, заморгал глазами и понурил голову. Я повторил свой вопрос.

— В овине спал, ваше высокородие.

— Так, а где ваш кинжал?

— Кинжал у меня висит на полатях, а если нет, то, значит, кто-нибудь взял… Я не знаю. — Затем, помолчав немного, он с напускным нахальством и грубо заявил мне: — Да вы что, ваше высокородие, не меня ли подозреваете в убийстве Анны? Так я вам прямо скажу, что это дело рук черкеса. Он, может быть, и кинжал мой взял для этого.

Я сразу увидал, с кем имею дело, и оставил Лисунова пока в покое, а взяв понятых, произвел в избе его и всех надворных постройках обыск, который, однако, не дал никаких результатов. Кинжала нигде не оказалось. Затем я отправился к усадьбе казака Иванова, у которого жил черкес Шехманидзе, и произвел обыск там. К моему удивлению, в палисаднике Иванова, в траве, недалеко от решетки, был найден окровавленный кинжал, который, по предъявлению супругам Лисуновым, был признан за принадлежавший им. Как черкес, находившийся при обыске, так и Иванов недоумевали; первый чистосердечно и правдиво заявил, что кинжал этот он видит в первый раз и что у него есть свой кинжал, который тут же и предъявил мне. Кинжал черкеса был значительно меньше, новый, и на нем не было заметно ни одной ржавчины. Я тут же допросил Шехманидзе. Оказалось, что он дальний родственник казаку Иванову, приехал к нему на лето помочь в полевых работах и погостить. С Анной Ружьевой он был знаком, и она ему очень нравилась, но знакомство это заметно не нравилось Лисунову. Ночь на 16 июля провел он в избе Иванова и никуда не отлучался, но несколько дней тому назад, действительно, гулял с Анной и возвратился поздно. Как очутился в саду его родственника кинжал Лисунова, он не знает и обяснить не может. Все показанное Шехманидзе подтвердил и Иванов.

Тем не менее я арестовал черкеса. Тут мне пришли сказать, что приехал доктор, и я отправился в усадьбу Лисунова, к трупу. День клонился к вечеру, доктор не хотел откладывать дело до утра и тут же в саду, поближе к речке принялся с фельдшером «потрошить» безвременно погибшую красавицу. Сложена Анна, действительно, была чудно, тело ее было редкой белизны, и по всему было заметно, что Анна знала это и занималась собой. Процедура вскрытия трупа меня очень интересовала; я поставил Лисунова около трупа — прислуживать доктору, а сам принялся наблюдать над ним. Я заметили, как у Лисунова тряслись руки, как его бросало то в жар, то в холод, но все-таки он крепился, пока доктор не заявил:

— Негодяй удовлетворил все свои животные инстинкты и всадил в сердце жертвы кинжал!

Лисунов весь задрожал, побледнел и, заявив мне, что ему дурно, просил отпустить, так как он дольше не может смотреть «на потроха». Отпуская Лисунова, я приказали ему идти за мной в нашу временную камеру, где находился письмоводитель. Лисунов остановился у дверей и затем попросил позволения сесть. Я ему это разрешил, но продолжал внимательно над ним наблюдать. Лисунов был страшно бледен, губы его посинели и дрожали, глаза лихорадочно горели. Царившая в комнате тишина нарушалась только тяжелыми дыханием Лисунова и скрипом пера письмоводителя.

— Послушайте, Лисунов, зачем вы убили Анну? — вдруг спросили я Лисунова.

— Нет, ваше высокородие, не убивал я ее.

— Полноте, Лисунов, все улики против вас, и если вы затрудняетесь ответить мне прямо, я вами подскажу: Анну вы сильно любили, ревновали ее и. когда узнали, что она вами изменила, убили ее и кинжал подбросили Шехманидзе. Так ведь?

— Никак нет, незачем мне было ее убивать и я не убивал.

— Напрасно вы отпираетесь и только мучаете себя. Облегчите свою душу и совесть. Вы знаете, что убить легко, а душе-то каково? Чистосердечное признание принесет вам и покой. Сознайтесь, Лисунов, и расскажите мне, как было дело.

— Нет, ваше высокородие, не убивал я Анну и знать ничего не знаю об этом.

В это время, запыхавшись, вошел ко мне в светелку казак Иванов с каким-то еще другим казаком и, поклонившись, сказал мне:

— Вот, ваше высокородее, Петренко видел, как Лисунов вчера на рассвете проходил мимо моего двора и что-то бросил в палисадник. Значит, мой-то черкес невиновный сидит в кутузке!..