Константин Туманов - Трущобы Петербурга

В ДЕНЬ СУДА в десять часов утра обширная зала была битком набита любителями криминальных процессов. Заняты были не только скамейки, но и проходы между ними. В зале преобладали дамы. Присяжные заседатели уже все на своих местах.

Прокурор и защитник тоже заняли свои места, причем последний расположился недалеко от решетки, за которой скоро должна появиться подсудимая. Вот судебный пристав громко прокричал свое обычное «суд идет», публика заволновалась, встала, растворились двери, вошли судьи и заняли свои места.

— Введите подсудимую, — обратился председательствующий к приставу.

В ту же почти минуту раздались тяжелые шаги, зазвенели шпоры, и между двух жандармов, с саблями наголо, показалась бледная Маруся. Она ничего перед собой не видела. Секретарь внятно и громко прочитал обвинительный акт, Маруся едва слышала его слова; ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, ее душили слезы, но она всеми силами сдерживалась.

Робко, но она все-таки решилась посмотреть, что там такое делается, за решеткой, и несколько ободрилась, когда увидела, что тут же около неё расположился ее защитник, а дальше, между присяжными, ее добрый доктор. Ей стало не так страшно, и она решилась посмотреть на публику.

«Боже мой, — подумала Маруся, — сколько их со-собралось посмотреть на меня! Как тогда в цирке. Да, совершенно как в цирке. Там я была в клетке, а здесь за решеткой, там было много публики, и здесь столько же, там — львы, здесь — судьи; жаль только, что нет арфы, может быть, я их бы опять тронула, как там…»

Но арфу Марусе вполне заменил ее молодой талантливый адвокат, который своей блестящей речью тронул сердца и присяжных, и судей. Шаг за шагом он описал всю жизнь несчастной девушки и, беспощадно громя Вавилова, остановился на том, что из подсудимой могла бы выйти и прекрасная мать, и прекрасная жена, но, благодаря несчастно сложившимся обстоятельствам, она сделалась только игрушкой и барской прихотью Вавилова. Закончил он так:

— …время, однако, еще не ушло; подсудимая молода, ей только двадцать три года, задатков порочности в ней нет, и она с успехом может еще занять свое место в семье и обществе. Этого-то она теперь и ждет от вас, господа судьи и господа присяжные заседатели!

Недолго находились в своей комнате присяжные заседатели, куда удалились для совещания. Через несколько минут Марусе был вынесен оправдательный вердикт.

— Вы свободны! — обратился к ней председатель.

«Я свободна, — подумала Маруся, — но я все-таки одна…»

Защитник и доктор подошли к ней и поздравили. Едва сознавая происшедшее с ней и окружающую действительность, Маруся поблагодарила их. Все вышли из суда, и доктор проводил девушку на квартиру.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ТОМУ назад я служил в Кубанской области, и моя камера находилась в Кубанской станице, расположенной при небольшой речке Чалмыке, притоке Кубани. Вся Кубанская область, начиная от Ростова до хребта Кавказских гор, представляет из себя низменную равнину, обильно орошаемую реками, хлебородную и богатую густыми душистыми травами. Жизнь в станицах дешевая, привольная, но скучная и однообразная. Кубанская станица ничем не отличалась от других и, конечно, была населена исключительно одними казаками — людьми зажиточными и хорошо грамотными, но интеллигентного люда между ними не было, знакомств, значит, в станице завести не представлялось возможным, а потому скука иногда была такая, что я не знал, как убить время, и был рад-радехонек, когда в участке случалось какое-нибудь сложное, уголовное происшествие, и я весь отдавался службе. Как-то летним утром, сидя на крылечке своей квартиры и прохлаждаясь чайком, я увидел, как к калитке моего садика подскакал на взмыленной лошади верховой; он лихо спрыгнул с седла, прошел быстро садик, подошел ко мне и подал разносную книгу и пакет.

— Откуда? — спросил я, вскрывая конверт.

— Из Урюпинской станицы, ваше высокородие.

— Что там случилось?

— Убийство, ваше высокородие. Анну Ружьеву убили, — отвечал верховой.

Действительно, станичное управление сообщило мне, что на берегу реки Чалмыка, в саду казака Лисунова, нашли Анну Ружьеву — соседку Лисунова, убитой, по-видимому, кинжалом. При этом сообщалось также, что убийца не найден и как муж убитой, так и соседи подозрения ни на кого не могли заявить.

Я приказал письмоводителю расписаться в принятии пакета, написать врачу, чтобы он прибыл для вскрытия трупа, и, отдавая посланному книгу, спросил:

— Кто же это Ружьева?

— Жена нашего станичного казака Родиона Ружьева, который только недавно на ней женился и привез ее в Урюпино из Ростова. Дородная да красивая такая баба была, что краше ее и в станице, не найти.

— Как говорят в станице? Кто убил Ружьеву?

— Кто же его знает — разно болтают, ваше высокородие; все больше бабы между собой догадки разные имеют. Одни говорят, что Лисунов убил, другие — черкес, а третьи — будто муж с Анной порешил, а муж с трудом с печки слезает… ну, вот и верь бабьим сплетням.

— А на Лисунова почему догадки имеют?

— Да тоже, ваше высокородие, зря. Лисунов, правда, был любовником Анны года с два, да зачем бы он стал ее убивать, коли души в ней он не чаял и из-за нее жену бросил?

— А черкес, кто это? — допрашивал я словоохотливого казака.

— Черкес, ваше высокороде, в гости приехал в станицу к казаку Иванову, ну, был знаком с Лисуновым и Анной — вот и на него говорят.

Казак уехал, причем я наказал ему передать в Урюпино. Урюпинская станица находилась от Кубанской верстах в пятнадцати-двадцати, и я через два-три часа уже был там.

Заслышав колокольчик, урядник встретил меня при въезде в станицу и проводил на место происшествия, к усадьбе Лисунова, который с низким поклоном встретил нас у ворот. Лисунову на вид было лет тридцать пять-тридцать восемь; это был высокий плотный и красивый казак, с большой черной окладистой бородой и с живыми черными глазами; одет он был в черкеску, которая красиво обрисовывала его стройную фигуру. Провожая нас к трупу, Лисунов совершенно спокойно и развязно заметил мне:

— Вот какое, ваше высокородие, несчастье стряслось у меня! И не знаю только, за что меня Бог покарал…

Мы вошли в сад, и вот между деревьев показалась кучка людей, почему я предположил, что здесь должен быть и труп. Действительно, когда мы подошли, и толпа любопытных, по преимуществу баб, расступилась и отошла в сторону, нашему взору представилась следующая картина: под старой развесистой липой, на спине, головою к реке, лежал труп молодой женщины. Она была в одной рубахе, поверх которой был накинут тонкого синего сукна казакин; грудь и ноги были совершенно обнажены, роскошные светлые волосы были растрепаны, и две-три пряди их легли на совершенно свежее молодое лицо убитой; глаза были закрыты, на левой груди зияла большая рана, вокруг которой, как и на измятой белой рубахе, виднелась запекшаяся кровь. Видны были также следы запекшейся крови и на казакине. У ног валялись щегольские для простой казачки, расшитые туфли. Трава вокруг была сильно примята. В головах убитой стоял, тяжело опираясь на палку, какой-то дряхлый старик, по морщинистому и высохшему лицу которого текли обильный слезы. Это был муж убитой, Родион Ружьев. Я приказал уряднику удалить из сада всех любопытных, оставив только пару понятых да сотских, и тут же принялся писать карандашом наброски протокола осмотра трупа и места происшествия. Кроме одной раны на лёвой стороне груди, других знаков насилия на теле не оказалось.