Найо Марш - Заклятие древних маори. Последний занавес

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– Не знаю, – равнодушно ответила Пэнти. – Может, Нодди?

– Да нет, вряд ли.

– Думаю, это тот же, кто нацарапал что-то на зеркале Нодди. Во всяком случае, это не я. Так как насчет дощечки и красок? Мисс Эйбл нравится, когда я рисую.

– Можешь подняться ко мне в комнату и сама взять в буфете. Там полно маленьких дощечек.

– Я не знаю, где твоя комната.

Трой, как могла, объяснила.

– Ладно, – кивнула Пэнти, – а если не найду, буду кричать, пока кто-нибудь не появится.

Она заковыляла к боковой двери.

– Постой-ка, – окликнула ее Трой, – ты «Малину», если увидишь, отличить сумеешь?

– Конечно, – с интересом посмотрела на нее Пэнти.

– Да нет, я не о ягоде. Я о такой резиновой штуковине, которая, если сесть на нее, звук издает.

– Что за звук?

– Ладно, не важно, – устало вздохнула Трой. – Забудь.

– Ты чокнулась, – решительно заявила Пэнти и вышла из зала.

– Либо я, – пробормотала Трой, – либо кто-то другой в этом доме.

В то утро она упорно прорисовывала фон. Сэр Генри позировал в полдень, в течение полутора часов с двумя перерывами. За все это время он не сказал ни слова, но то и дело глубоко вздыхал. Трой рисовала руки, но он был беспокоен, все время нервно подергивался, и фактически ей удалось лишь передать их общую форму и цвет. Под самый конец сеанса появилась Миллимент и, извинившись, что-то прошептала ему на ухо.

– Нет, нет, – сердито возразил сэр Генри. – Я же сказал, завтра, не позже. Перезвони и так и передай.

– Но он говорит, что ему это очень неудобно.

– Плевать. Повторяю, перезвони.

– Хорошо, папа́, – послушно сказала Миллимент.

Она вышла, и Трой, увидев, что сэр Генри нервничает все больше и больше, объявила, что сеанс окончен, и добавила, что для изображения плаща готов позировать Седрик. Сэр Генри удалился с явным облегчением. Трой разочарованно проворчала что-то, стерла контур рук и вновь принялась за фон. Это было некое подобие картины в картине. Темный лес, влажный массив, набросанный сильными ударами кисти, врезался вершинами деревьев в залитое холодным светом ночное небо. Немного в глубине, в виде крупных пятен, были изображены некие монолиты, по форме напоминающие пирамиды. По нижней части холста Трой провела мощную линию; каждый мазок представлял собой концентрацию мучительно напряженной мысли, внезапно воплотившейся в живописной форме. Фон получился таким, как надо, только Анкреды, подумала Трой, сочтут его странным и незаконченным. Все, кроме, возможно, Седрика и Пэнти. Трой пришла к этому заключению как раз в тот момент, когда Седрик собственной персоной появился на сцене. Он был сильно и явно избыточно загримирован, двигался какой-то подпрыгивающей походкой и всячески выставлял напоказ алый плащ своего деда.

– Ну вот и я, – воскликнул он, – и на слабых плечах моих мантия из высокой трагедии! Какое чувство! Итак, моя поза?

Но показывать ему фактически ничего не пришлось. Он остановился, поднял полу плаща, встал поудобнее и точным движением завернулся в него именно так, как надо. Трой изучающе посмотрела на него и с нарастающим возбуждением принялась разводить на шпателе краски.

О такой модели, как Седрик, можно было только мечтать. Складки плаща застыли в формах прямо-таки скульптурных. Трой работала, не говоря ни слова, целый час, задерживая дыхание так часто, что даже нос заложило.

– Дражайшая миссис Аллейн, – послышался слабый голос, – у меня ноги немного затекли.

– О Господи, извините, пожалуйста! – воскликнула Трой. – Вы были великолепны. Отдохните немного.

Он спустился в партер, немного прихрамывая, но все еще в роли, и остановился перед холстом.

– Фантастика, – восхитился Седрик. – Просто потрясающе. Я хочу сказать, это и впрямь театр, и Старик, и неповторимый Бард, все вместе, все так живо и ярко. Нет слов.

Он опустился в ближайшее кресло, предварительно перекинув плащ через спинку и обмахиваясь полой.

– Должен признаться, – продолжал Седрик, – все это время мне очень хотелось с вами пооткровенничать. Этот дом просто-таки нашпигован интригами.

Трой, которая и сама изрядно устала, зажгла сигарету, села и принялась разглядывать свою работу. Попутно она с немалым интересом прислушивалась к тому, что говорит Седрик.

– Начать с того, что Старик и впрямь послал за адвокатом. Можете себе представить? Шепотки, шорохи, козни. Все это напоминает выборы папы римского в XVII веке. Главное, конечно, – брачный контракт. Как думаете, что достанется нашей дорогой Соне – как минимум? Как я только не изгалялся, чтобы вытянуть из нее информацию, но она сделалась такой таинственной, настоящая grand dame. Тем не менее, большая или малая, какая-то доля должна быть Соне выделена. Раньше фаворитом номер один считалась Пэнти. Старик завещал ей какую-то совершенно фантастическую сумму, чтобы она, когда вырастет, смогла сделаться тем, что называется a parti. Но нам всем кажется, что из-за своих маленьких проказ она сойдет с дистанции и все достанется нашей милой Соне. Далее – Пол и Фенелла. Они, разумеется, тоже сами вычеркнули себя из списка. В общем, я надеюсь, – заключил Седрик, скромно посмеиваясь, но с хищным блеском в глазах, – что, может быть, мне кое-чем удастся поживиться. Думаю, препятствий возникнуть не должно, но ведь всякое может случиться. Старик меня, попросту говоря, ненавидит, а майорат – это такое чудное дело. Кто-то что-то сказал, что-то там, бог знает когда, произошло, глядишь, я оказываюсь владельцем этого жуткого дома, но только стен. Больше ничего. Но так или иначе мне необходимо привлечь Соню на свою сторону.

Седрик разгладил усы и снял катыш с подкрашенных ресниц.

– Я наложил грим, – пояснил он, – потому что показалось крайне важным, чтобы каждая складка плаща была пропитана запахом Маккактамего. Ну и еще отчасти потому, что так забавно разрисовывать собственное лицо.

Он промурлыкал что-то себе под нос и продолжал:

– Томас, Десси и почтенная миссис А., все они приезжают в пятницу вечером. День рождения в субботу, не забыли? Старик и Старожил проведут воскресенье в кровати, один от переедания, другой после игр Ганимеда. Семья наверняка будет целый день обмениваться взаимными уколами. Все сходятся на том, что piece-de-resistance [53] Главное блюдо ( фр .). всего дня рождения – оглашение нового завещания.

– Но ради всего святого… – взмолилась Трой, но Седрик не дал ей договорить.

– Уверяю вас, так оно и будет. Старик всегда предавал гласности каждый новый вариант. Он обожает драматические мизансцены.

– И что, часто он меняет завещание?

– Не считал, – после некоторого раздумья признался Седрик, – но, похоже, раз в два года, хотя последние три Пэнти оставалась твердым фаворитом. Когда она была еще совсем ребенком и приезжала сюда только от случая к случаю, он обожал ее, и она, к великому несчастью, тоже была без ума от него. Полин, должно быть, проклинает тот день, когда уговорила его открыть школу в Анкретоне. В последний раз я впал в полную немилость, в завещании меня до нитки обчистили. За Пэнти следовал дядя Томас, в надежде на то, что он женится и у него будет сын, а я принимаю обет безбрачия и остаюсь с Анкретоном в качестве камня на моей бедной тоненькой шейке. Как все запуталось, правда?