Юлия Андреева - Tresor Ее Величества. Следствие ведет Степан Шешковский

Крузе уволили, едва двор добрался до столицы. Как объяснили Степану, формальной причиной увольнения послужил достаточно странный случай: статс-дама решила поучить великую княгиню кроить сорочки, чем они весело и занимались, пока идиллию не прервала Чоглокова, которая отправила Крузе к государыне и объявила немало удивленной резким тоном Екатерине, что с сего дня ее подруга уволена как не справившаяся со своими обязанностями, и на ее место заступает Прасковья Никитична Владиславова [96] Прасковья Никитична Владиславова (между 1678 и 1738 гг.) – камер-фрау. .

Крузе была неповинна в покушении на убийство, но зато благодаря ей Шешковскому вновь удалось взять след явно замешанного в этом деле графа Лестока. И, вот как бывает, в конце ноября плут сочетался браком с Марией Авророй фон Менгден [97] Мария Аврора фон Менгден (род. 1720) – сестра Юлии Менгден, фаворитки Анны Леопольдовны, супруга Лестока с 22 ноября 1747. , а в январе следующего года он уже со дня на день ждал ареста.

Собственно, разрабатывать Лестока начали еще при Ушакове, но собрать на него достаточно материала удалось только теперь, после допроса с пристрастием Феклы Шакловитой. Впрочем, Шешковский отнюдь не гордился своей очередной победой и не праздновал заключение Лестока в крепость. Достаточно и того, что государыня была в курсе, кто бросил последний решающий камень на чашу весов правосудия.

Следователями по делу бывшего лейб-медика были назначены Степан Апраксин и Александр Шувалов, как бы оставив Шешковского в стороне. На самом же деле он являлся главным участником заранее запланированного приснопамятным Ушаковым действа.

Это только с виду кажется, будто бы все камеры в Петропавловке одинаковые, знающие люди скажут, что это не так, и будут правы. Для Лестока выделили специальную камору, рядом с которой находилась другая, в которую добровольно заключил себя Шешковский. Ушаков ведь не просто так запрещал Степану общаться с господами из высшего света, выдвигая на эту работу своего пасынка Апраксина, и сколько бы трудолюбивый Шешковский ни просил позволить ему допросить того же Лестока, начальник оставался глух к его мольбам. И что же, теперь Степан мог прикинуться точно таким же узником, как и бывший лейб-медик. Между камерами была прокручена дырка в стене, такая крошечная, что через нее можно было разве что разговаривать, конечно, при желании, можно было прильнуть к дыре глазом, но много ли разглядишь в полутемных камерах?

Так что часть дня Шешковский продолжал заниматься своими непосредственными обязанностями, перечитывал отчеты и ждал, когда Лестока вернут в камеру после многочасового допроса. Иоганн Германн Лесток, или, как его чаще называли, Иван Иванович, был крепким и весьма выносливым человеком, а не кисейной барышней. Проведя с ним смену, экзекуторы только и могли, что в затылках чесать, предполагая, что железо сдастся быстрее, нежели распроклятый граф. Но когда за дело взялся Шешковский, для господ-следователей появилась надежда вывести его сиятельство на чистую воду.

Укутавшись в старый тулуп и поедая приготовленный заботливой Алионой ужин, Шешковский припадал ухом к заветной дырке в стене, слушая рассказы своего нового друга Ивана. Не всякий человек способен подолгу оставаться совсем один, Лесток никогда не был относим к угрюмым, нелюдимым молчунам, поэтому, когда бывший лейб-медик обнаружил дыру, он тут же попытался ею воспользоваться. Последнее было важно, так как одно дело, когда тебе что-то подсовывают, и совсем другое, когда ты делаешь открытие самостоятельно. Для того, чтобы Иван Иванович отыскал переговорную дырку, Шешковский придумал простой трюк: глубокой ночью, когда в камере бывшего лейб-медика стояла такая темнота, что хоть глаз выколи, в коридоре послышались шаги и крики. Зазвенели тяжелые ключи, щелкнул замок соседней камеры, недовольный, что его разбудили, Лесток протер глаза и тут же вскочил, пораженный открытием. В стене светилось крошечное отверстие, должно быть, забавы ради проверченное кем-то из бывших жильцов камеры.

В соседнюю камору просто внесли сразу несколько факелов, один из которых Шешковский подсунул чуть ли не к самой дыре. На самом деле Степан не мог знать доподлинно, на каком боку привык спать лейб-медик, но когда у человека все тело болит, обычно он вертится, пытаясь улечься поудобнее, стало быть, рано или поздно повернется к той самой дыре. Кроме того, он рассчитывал на обыкновенное любопытство Лестока, он ведь уже услышал голоса и шаги, понял, что в соседнюю камеру кого-то притащили, отчего же теперь не попытаться послушать?

В общем, все получилось наилучшим образом, и когда стража покинула камеру и свет погас, Иван Иванович припал губами к дырке, призывая внимание уже дожидавшегося его Шешковского. Понимая, что очень важно первое время регулярно поддерживать контакт с Лестоком, Шешковский перестал даже приезжать домой, отчеты приносили ему прямо в камеру. Мало этого, поняв, что вкусные запахи жаркого или кофе могут просочиться сквозь переговорную дыру, Степан запретил подавать себе нормальную пищу, довольствуясь кипятком и хлебом. Несмотря на то, что Лесток не мог разглядеть его из своей камеры, Степан не расчесывал волос и неделями не менял белья, желая полностью сжиться с бытом арестованного. Единственной роскошью, которую он мог себе позволить во время этой работы, был захваченный из дома тулуп и, после, пара валенок, которые прислала супругу добросердечная Алиона.

О себе Шешковский говорил мало, назвался офицером, который был пойман у дома своей возлюбленной, когда покидал его. О любовнице Степан говорил загадками, сообщив только, что его избранница красива и к тому же имеет отношение ко двору. Пусть умный Лесток перебирает придворных дам, сколько влезет, офицерская честь все равно не позволит попавшему в застенки из-за своей любви семеновскому офицеру выдать имя возлюбленной. Впрочем, простоватый вояка, которого играл Степан, не мог знать, что в том образе, который с отточенностью художника-гравера он выписывал перед Лестоком, тот, в конце концов, прочитал образ Марии Долгорукой, или, как теперь ее называли, Марии Грузинской. Когда же тот начал догадываться, Шешковский, будто забывшись, сообщил, что его ненаглядная нынче под особым присмотром Тайной канцелярии, иначе как бы его так быстро словили? Вообще ею интересуются с лета 1744, после ареста ее близкой подруги.

– Дело Лопухиной! – моментально сопоставил Лесток. Что заставило узника Шешковского испугаться и не отвечать на вопросы лейб-медика до самой ночи.

В результате, рассказывая о Долгорукой и Лопухиной, Лесток выдал следователю все то, чего не могли выпытать из него палачи.