Найо Марш - Мертвая вода. Смерть в театре «Дельфин»

Миссис Блюитт улыбалась Перегрину улыбкой всезнающей профессиональной мамаши; Тревор держал ее под руку и тоже улыбался. В театре можно найти много очень милых детей, их вырастили прекрасные родители, но ни один не был способен сыграть Хемнета Шекспира, а Тревор, приходилось признать, был необычайно одарен. Он с блеском снялся в кино – в библейской эпопее, в роли юного Самуила.

– Миссис Блюитт… – начал Перегрин.

– Я как раз искала возможность выразить вам нашу благодарность, – перебила его миссис Блюитт заговорщическим тоном. – Роль, конечно, небольшая, не то, к чему привык Трев. Для него привычны ведущие детские роли, мистер Джей. Нам предлагали…

Как и следовало ожидать, разговор затянулся на довольно длительное время. Выяснилось, что у Тревора проблемы с сердцем. Но миссис Блюитт тут же торопливо уверила режиссера, что беспокоиться не о чем, потому что Тревор ни за что, ни за что не подведет. Просто доктор, наблюдающий Тревора и ее саму – перед глазами неизбежно возникла ужасающая картинка, – не рекомендовал крупные и эмоционально выматывающие роли…

– Ну зачем ты, мамуля? – пропищал Тревор и подмигнул Перегрину – как всегда отвратительно.

Перегрин извинился, пожелав им всех благ, и сказал, что хочет поймать мисс Данн, пока она не ушла. Это была правда. Эмили хорошо было бы пригласить в их студию – поужинать с ним и Джереми. Но он не успел до нее добраться – его перехватила Гертруда Брейси.

– Ты видел Гарри?

– Был тут минуту-другую назад. Думаю, уже ушел.

– Похоже, ты прав, – сказала она так едко, что Перегрин заморгал. Губы Гертруды дрожали. Невидящие глаза блестели от близких слез.

– Может, пойти поискать его? – предложил Перегрин.

– Господи, нет! Надеюсь, я не настолько глупа, спасибо большое. Дело выеденного яйца не стоит, милый. Ерунда. Замечательная пьеса. Жду не дождусь, когда начнем работать. Я вижу большие возможности для Энн.

Чуть покачиваясь, она подошла к балюстраде и посмотрела на нижнее фойе, полное прощающихся гостей. Последняя пара важных персон спускалась по лестнице, и из труппы остались только Чарльз Рэндом и Гертруда. Она обеими руками вцепилась в балюстраду. Если искала Гарри Гроува, подумал Перегрин, то не нашла. Слегка качнувшись, она повернулась, хлопнула длинной черной перчаткой Перегрина по плечу и пошла к лестнице. Почти наверняка она забыла попрощаться с хозяином и хозяйкой, но, может, это и к лучшему. Перегрин подумал, не стоит ли посадить ее в такси, когда услышал крик Чарльза Рэндома:

– Эй, Гертруда, милая. Подвезти тебя?

Джереми ждал Перегрина, но Эмили Данн уже ушла. Настроение резко упало. Непонятная печаль охватила Перегрина.

Напоследок он подошел к миссис Гринслейд и протянул ей руку.

– Все прошло восхитительно. Не знаю, как вас и благодарить.

– Кто там идет вприпрыжку по тропе?

– Вприпрыжку? Где? Ах, вижу. Дама в костюме для верховой езды. Она хромает, мастер Уилл. Повредила ногу. Не может ступать на землю.

– Она грациозна и в неуклюжести, мастер Холл. На лице ее грязь. И на груди. Перо ворона в заснеженной долине.

– Земля. Грязь. И на одежде. Должно быть, она упала.

– Я бы сказал, не раз.

– Она входит в калитку.

– Уилл! Где ты, Уилл!

– Боюсь, нам снова придется прерваться, – объявил Перегрин. – Герти! Пожалуйста, Чарльз, позови ее!

Чарльз Рэндом открыл дверь на сцене слева.

– Герти! Выходи, милая!

Гертруда Брейси появилась, выпятив подбородок и сверкая глазами. Перегрин прошел по центральному проходу и оперся на барьер оркестровой ямы.

– Герти, милая, – начал он, – все сначала, да? Миленько и сладенько – непонятно почему; и ни намека на злость. А она должна скрежетать от ярости. Она должна повелевать. Шекспир смотрит на тропинку, на смуглое существо, которое вприпрыжку появляется в его жизни, неся гибельное искушение. И, пока он дрожит, прямо в центре водоворота его… его души… возникает твой голос: голос жены , сварливый, требовательный, властный, всегда чересчур громкий. Понимаешь, Герти? Ты должна дребезжать.

Герти молчала.

– Я не могу объяснить по-другому, – сказал Перегрин.

Молчание.

– Хорошо. Давайте заново, ладно? Марко, пожалуйста, с « кто это ». Герти, выходи, пожалуйста.

Она вышла.

Маркус Найт закатил глаза с деланым смирением, воздел руки и резко опустил их.

– Хорошо, малыш, – сказал он. – Сколько захочешь, разумеется. Это утомляет, но ты не обращай внимания.

Утомился не один только Марко, подумал Перегрин. Герти кого угодно могла привести в отчаяние. Из короткого тура по Америке она вернулась преданной поклонницей «метода». То есть она без конца цеплялась к любому, кто соглашался слушать, и принималась беспощадно копаться в собственном эмоциональном прошлом, выискивая фрагменты, которые могли привести к ошеломительным ассоциациям в ее роли.

– Как в отделе уцененных товаров, – говорил Гроув Перегрину. – Все, что Герти выкапывает и пробует, правда же, очень древнее и вычурное. И каждый день что-нибудь еще!..

Процесс шел медленно, а неожиданные паузы, с помощью которых Герти пыталась донести правду, совершенно разрушали совместную игру. Маркус Найт уже подавал опасные сигналы бурного темперамента. Некое затишье перед бурей Перегрин старался не замечать.

В самом деле, думал он, к нему-то самому Марко вполне благосклонен, так что лучше не обращать внимания на желваки, играющие на скулах Марко.

– Кто там идет…

Снова они подвели к реплике Герти. За сценой раздался неохотный крик.

– Господи Иисусе! – неожиданно взревел Маркус Найт. – Сколько это будет продолжаться?! И что, во имя святых мучеников, прикажете делать мне? Я женат на ведьме или на чертовой голубке? Мой автор, мой продюсер, мое искусство диктуют мне, что здесь настал решительный момент. Мне нужна подача, бога ради, подача; нужна подводка. Я должен прийти к своей реплике. Все мое существо должно взорваться. От чего?!

Маркус Найт прошагал к двери и рывком распахнул ее. Все увидели Гертруду Брейси, одновременно и напуганную, и непреклонную.

– Слюнявая писклявая пава! – заорал Найт прямо ей в лицо. – Какая ты актриса? Ты вообще – женщина, дорогая? Тебя что – никто не презирал, не обманывал, не бросал? Ты понятия не имеешь о грызущей змее, опустошающей отвергнутую женщину?

Где-то в глубине зрительного зала засмеялся Гарри Гроув. У него был легкий, издевательский, ироничный смех, очень заразительный – только не для того, над кем он смеялся. К несчастью, и Найт, и Гертруда Брейси, хоть и по абсолютно противоположным причинам, приняли смех на свой счет. Найт развернулся на каблуках, подошел к краю сцены и проревел в темноту зала: