Рекс Стаут - Где Цезарь кровью истекал… [litres]

– Но я же сказал, что это невозможно, – возразил Беннет. – Каким бы близким ни было сходство, Монт Макмиллан заметил бы подмену с первого взгляда. Он отличил бы Гикори Цезаря Гриндона от любого быка на свете.

– Это же только гипотеза. Уважьте меня, и покончим с этим. Сколько таких быков в радиусе пятидесяти миль?

– Простой вопрос, как же, – проворчал Беннет, медленно помешивая кофе. – Один такой бык есть прямо здесь, в павильоне. Уиллоудейл Зодиак, трех лет. Он никогда не достигнет класса Цезаря, но внешне очень напоминает его – и масть, и общее расположение пятен, и стать, и прочее.

– А вы уверены, что в павильоне и в самом деле Уиллоудейл?

Беннет на миг испугался, но потом с облегчением вздохнул:

– Да. Это, без сомнения, Уиллоудейл Зодиак. Судьи недавно осматривали его и нашли дефект в пигментации шкуры. – Он отхлебнул кофе и продолжил: – Еще один подходящий бык есть у Хоули – Ориноко. Поясница у него, правда, узковата, но даже вблизи разницу можно не заметить – все зависит от того, с какой точки смотреть. У миссис Линвиль, что живет невдалеке от Кроуфилда, есть бык, который подошел бы даже больше, чем Ориноко, но я не уверен, на ферме ли он еще. Она собиралась везти его на аукцион в Сиракузы. Затем, конечно, был Гикори Букингем Пелл, сводный брат Цезаря, но он издох.

– Когда?

– Несколько месяцев назад. Когда сибирская язва уничтожила почти все стадо Макмиллана.

– Да. Это было для него катастрофой. Букингем тоже был чемпионом?

– Нет. Он и Цезарь родились от старого Гикори Габриеля, великого и красивого быка. К сожалению, даже от самого замечательного производителя нельзя ожидать, что ему всякий раз повезет с потомством. На Букингема было приятно смотреть, но его подводил окрас, да и дочери у него вышли так себе. Его даже не выставляли после того, как в Джеймстауне он набрал всего шестьдесят восемь очков.

– В любом случае он пал. А что можно сказать о стаде Осгуда?

Беннет медленно покачал головой:

– Едва ли. Есть там один перспективный бычок, Тистлиф Люцифер, но он скорее коричневатый, чем желтовато-коричневый с красноватым оттенком. Однако, если нет причин для подозрений и не помнить расположения пятен, его можно спутать с Цезарем.

– Какова стоимость Люцифера?

– Трудно сказать. На аукционе все зависит…

– Просто если прикинуть?

– От пятисот до восьмисот долларов.

– Понятно. Это, конечно, не сорок пять тысяч долларов.

– Еще не родился на свете бык, который стоит сорок пять тысяч, – хмыкнул Беннет. – Эта сумма, которую получил Макмиллан, совсем не отражает истинной стоимости Цезаря. Это просто взятка, которую подсунул ему Пратт, чтобы втянуть в позорный и омерзительный рекламный трюк. Несколько членов лиги предлагают простить Макмиллана на том основании, что потеря стада от сибирской язвы была жестоким ударом и эти деньги помогут ему встать на ноги, но мое мнение в том, что ничто не может оправдать такой поступок, и большинство на моей стороне. Я скорее застрелился бы, чем позволил себе… Эй, Джордж! Я здесь! Иду. Что случилось?

Отпихивая на ходу спинки попадавшихся по пути стульев, к нам решительными шагами приближался широкоплечий мужчина, у которого впереди не хватало одного зуба и которого я уже видел сегодня на выводном кругу.

– Неужели и десяти минут без меня нельзя обойтись?! – воскликнул Беннет. – Что там у вас стряслось?

– У нас-то ничего, – сказал щербатый. – Просто рядом собралась такая толпа, что мы не можем вывести скот. Наверное, целый миллион сбежался. В павильоне у голштинцев под соломой нашли убитого человека.

– Боже мой! – Беннет вскочил на ноги. – Кто же это?

– Понятия не имею. Ничего нельзя понять. Видели бы вы, какая там неразбериха…

Больше я ничего не услышал, потому что они уже шагали к выходу. Официантка припустила было за Беннетом, но я перехватил ее и сказал, что заплачу за еду.

– Выглядело бы естественно, – предложил я Вулфу, – если бы я отправился туда разнюхать, что случилось.

Вулф помотал головой:

– Уже четвертый час, нас ждут свои дела.

Он поднялся, с ненавистью покосился на складной стул, и мы покинули закусочную. Передвигаться стало легче, чем раньше, так как, вместо того чтобы бестолково сновать во всех направлениях, посетители ярмарки устремились к скотоводческим павильонам. На большинстве лиц можно было прочесть возбуждение и охотничий азарт, как у стервятников, слетающихся к добыче. Мы держались на краю, поэтому избежали толкотни.

Шенкса у стендов с орхидеями не было. Зато там торчал Реймонд Плен, который выставлял орхидеи двух родов: Laeliocattleya и Odontoglossum . Впрочем, его цветам было далеко до наших. Вокруг стендов бродило обычное количество посетителей, которые либо не слышали об убийстве в голштинском павильоне, либо были оригиналами, которые предпочитали орхидеи покойникам.

Вулф перекинулся с Пленом парой любезностей, и мы взялись за дело. Одно из восемнадцати наших растений явно загрустило, и я поставил его под скамейку и накрыл газетой. Мы тщательно перебрали все остальные, расправляя нежные побеги и листочки, удалили полдюжины цветов, которые начали привядать.

– Вид у них довольно бойкий, – поведал я свое мнение Ниро Вулфу.

– Суховаты, – пробурчал он. – Хорошо хоть, что красный клещ еще не появился. О! Добрый день, мистер Шенкс.

В четыре часа появилось жюри в полном составе: круглолицый представитель Общества садоводства восточных штатов и Куйлер Дитсон, который несколько раз был судьей в крупных городах. Склонившись над растениями, они внимательно осматривали их и что-то обсуждали между собой, собрав таким образом довольно скромную толпу.

Все произошло так быстро, что все наши переживания и тревоги показались излишними. Вулф получил медаль и все три приза, а Шенксу пришлось довольствоваться утешающим похлопыванием по спине. Впрочем, главное для них было в том, что напечатает в следующем номере «Американ орхид газетт» и кто прочитает об этом. У раздосадованного неудачей Шенкса хватило глупости полезть на рожон и попытаться оспорить решение жюри, в ответ на что Реймонд Плен наградил его обидным хохотом.

Когда жюри удалилось и жители разошлись, Вулф и Плен задержались, чтобы почесать языки. Я понял, что это будет тянуться вечность, и меня снова охватила тоска. Я уселся на ящик, зевнул и принялся обдумывать одну мыслишку, которая зародилась у меня во время нашей беседы с Беннетом. Я очень надеялся, что мои умозаключения неверны, так как в противном случае мы бы здорово влипли и могли оставить все надежды получить гонорар от Осгуда.

Я взглянул на часы: без десяти пять. Я вспомнил, что в пять должна нагрянуть Лили Роуэн за орхидеями, и принялся сочинять колкость, которая разнесет ее на кусочки. Мне показалось, что Лили давно пора проучить. Назвать человека Эскамильо в порядке шутки вполне допустимо, но сделать это, когда он еле дышит и едва унес ноги, спасаясь от разъяренного быка… Нет, такое не прощается.