Рекс Стаут - Острие копья [litres]

– Вы уже легли?

– Черт побери, не изводи меня! – донесся голос Вулфа.

– Да, сэр. Рубильник включен?

– Включен.

Я пошел в свою комнату и лег в постель, о чем мечтал уже давно: перевалило за второй час ночи.

С утра моросило, но меня это совершенно не беспокоило. Я позавтракал и велел Фрицу держать дверь на засове, пока меня не будет, а затем, в легком плаще и прорезиненной шляпе, посвистывая, отправился в гараж. Одним из поводов для радости послужила статья в утренней газете, в которой говорилось, что власти Уайт-Плейнса склоняются к версии, что смерть Питера Оливера Барстоу была вызвана случайным укусом змеи и что различные прочие обстоятельства трагедии, не связанные с данной версией, могут объясняться лишь совпадением. Было бы здорово позвонить Гарри Фостеру в «Газетт» и дать ему знать, что он, ничем не рискуя, может понатыкать булавок в кресло Андерсона, чтобы сбить с того спесь. Но от этого замысла пришлось отказаться, поскольку я не знал планов Вулфа. Другим поводом для радости было содержимое конверта, который Анна Фиоре все это время носила пришпиленным к чему-то под одеждой. Я буквально кусал себе локти, когда думал о том, что конвертик наверняка был при ней и в тот день, когда мы с Марией Маффеи заезжали на Салливан-стрит. Положительно, я лишился нюха, если не учуял его тогда. Но возможно, оно и к лучшему. Если бы Анна отдала его Марии Маффеи, кто знает, что бы тогда произошло?

Я позвонил Барстоу из города, и, когда прибыл туда около половины десятого, Сара Барстоу уже ожидала меня. За четыре дня, прошедшие с нашей последней встречи, в ее цветовой гамме определенно произошли изменения. Щечки так и хочется ущипнуть, плечи расправились, и вся понурость исчезла. Когда она вошла, я встал со своего места в солярии, который в тот день можно было назвать акварием. Мисс Барстоу пожала мне руку. Потом сообщила, что ее мать снова в порядке и на этот раз доктор Брэдфорд надеется на окончательное выздоровление. А после она спросила, не подать ли мне стакан молока!

– Пожалуй, нет, – хмыкнул я. – Благодарю. Как я сказал по телефону, мисс Барстоу, на сей раз мой визит носит деловой характер. Вот прошлый – помните? – был дружеским. А этот – деловой. – Я достал из кармана конверт, извлек из него десятку и протянул ей. – Ниро Вулф сформулировал вопрос так: зачем вам надо было уродовать валюту Соединенных Штатов?

Секунду она смотрела на купюру озадаченно, затем улыбнулась, а потом на ее лицо легла тень – тень ее мертвого отца.

– Где же вы… где вы это взяли?

– Да так, барахольщик подкинул. Но как здесь оказались ваши имена? Вы сами расписывались?

– Да, мы все расписались, – кивнула она. – Кажется, я рассказывала вам – ведь рассказывала? – что однажды прошлым летом Ларри и Мануэль Кимболл играли партию в теннис, а мы с отцом исполняли роли арбитра и судьи на линии. Они поспорили, и Ларри проиграл мистеру Кимболлу десять долларов. А тот захотел, чтобы мы расписались на купюре на память. Мы сидели… на боковой террасе…

– И Мануэль Кимболл забрал купюру?

– Конечно. Он же выиграл ее.

– И это именно она?

– Разумеется. Ведь на ней стоят наши подписи. Мистер Гудвин, простите за любопытство, но откуда она у вас?

Я взял банкноту, аккуратно убрал ее в конверт – не тот, который использовал Карло Маффеи, а в патентованный такой, с зажимом, чтобы подписи не стерлись, так как они уже немного осыпались, – и положил в карман.

– Простите, мисс Барстоу, но пока я не вправе удовлетворить ваше любопытство. С этим придется подождать. Недолго, я надеюсь. Могу лишь сказать, без всякого намерения оскорбить вас, что выглядите вы восхитительно. Когда вы вошли, я даже подумал, что был бы не прочь ущипнуть вас за щечку.

– Что?! – Она в изумлении уставилась на меня, а потом рассмеялась. – Это комплимент?

– Несомненно. Если бы вы только знали, сколько щечек я даже не помышлял ущипнуть. До свидания, мисс Барстоу.

Мы пожали друг другу руки, а она все смеялась.

Вновь направляясь на юг сквозь морось, я размышлял о том, что десятка все окончательно решила. Остальные три предмета в конверте Маффеи являлись хорошими уликами, но купюра не могла принадлежать никому, кроме Мануэля Кимболла. Интересно, как она оказалась у Карло Маффеи? Может, Мануэль Кимболл хранил ее в бумажнике в качестве сувенира? Наверняка он расплачивался с Маффеи за изготовление драйвера – раз или два – в каких-нибудь темных местах, подальше от света и посторонних глаз. Должно быть, в темноте этот сувенир и перекочевал к Маффеи. Возможно, Мануэль позже обнаружил свою оплошность и потребовал купюру назад. Маффеи же заявил, что потратил ее, не обратив внимания на подписи. Это-то и могло возбудить у Мануэля первые подозрения относительно итальянца. И уж точно эта десятка объясняла, как Маффеи догадался о значимости смерти Питера Оливера Барстоу и обстоятельств, при которых она наступила, ведь это имя, а также имена двух других Барстоу значились на купюре, которую он специально сохранил.

Да уж, Мануэль Кимболл еще не раз пожалеет, что когда-то выиграл ту теннисную партию.

При подъезде к Уайт-Плейнсу, повинуясь сиюминутному решению, я притормозил и свернул с Бронкс-Ривер-парквея. Мне подумалось, что вроде бы все уже закончено, только и остается, что позвонить окружному прокурору и познакомить его с суровой правдой жизни. Так зачем проделывать весь путь до Тридцать пятой улицы, чтобы потом наверняка тащиться обратно? Я отыскал телефонную будку, позвонил Вулфу, сообщил ему о показаниях Сары Барстоу и спросил о своих дальнейших действиях. Он велел мне возвращаться назад. Я заметил, что как раз нахожусь в Уайт-Плейнсе, у меня куча времени и я готов выполнить любое его задание, однако он повторил:

– Возвращайся. Твое задание ждет тебя здесь.

В начале двенадцатого я прибыл, но припарковаться, как обычно, прямо перед домом мне не удалось, поскольку место было занято другой машиной, большим черным лимузином. Я заглушил двигатель и с минуту таращился на эту громаду, в особенности на официальный номер, прикрепленный рядом с номерным знаком. Я не отказал себе в удовольствии растянуть рот до ушей, выбрался из «родстера» и просто потехи ради подошел к лимузину и поинтересовался у шофера:

– Мистер Андерсон в доме?

Он смотрел на меня пару секунд, прежде чем кивнуть. Я развернулся и взбежал на крыльцо, не стирая с лица ухмылки.

Андерсон был в кабинете с Вулфом. Зайдя, я притворился, будто не заметил его, и сразу подошел к столу Вулфа, достал конверт и вручил ему:

– Вот, я написал дату теннисной партии на конверте.

Он кивнул и велел убрать конверт в сейф. Я открыл тяжелую дверцу и неспешно поискал ящик, в котором были спрятаны остальные сокровища Анны. Потом обернулся, соизволил заметить гостя и изобразил удивление: