Артур Таболов - VIP

— Сколько времени вы рисовали эти картины? — спросил Панкратов.

— Картины не рисуют, их пишут. Не знаю. Всю жизнь.

— И будете писать до конца жизни?

— Нет, я сделал то, что хотел, — ответил художник. — Я это сделал! — повторил он, и его желтые глаза сверкнули сатанинской гордостью. — Показать?

— Покажите.

Он снял с холста на мольберте закрывавшую его тряпицу и отступил в сторону.

— Смотри!

Панкратов не разбирался в живописи, в молодости она прошла мимо него, а все старания жены приобщить его к этому виду искусства никаких результатов не дали. Но он сразу понял, над чем так долго и мучительно бился художник Ермаков. Портрет Ирины Керженцевой был насыщен тем же радостным светом, что и на ранних работах, таким же прелестным и ангельски непорочным было её лицо, но каким-то непостижимым образом сквозь него словно бы проступало лицо совсем другой женщины — холодной, жёстокой, равнодушной ко всему, что её не касалось. Если в первых портретах кистью художника двигала юношеская влюбленность, то в этом от неё не осталось и следа.

Ермаков вернулся в столу, глотнул еще водки, поинтересовался:

— Ну как?

— Ничего в этом не понимаю, — признался Панкратов. — Но портрет достал. До мурашек по спине. Хотя я человек не сентиментальный.

— Это моя лучшая работа, другой такой уже не будет. И слава Богу.

— Почему?

— Слишком дорого за это платишь. Своей жизнью. Все искусство не стоит того. Но нас не спрашивают. Что выпало на твою долю, то и будет.

— Вы знаете, что Ирину Керженцеву судили за убийство мужа? — спросил Панкратов.

— Слышал, — равнодушно отозвался художник.

— От кого?

— Приходил тут один парень. Её посадили?

— Нет, суд присяжных её оправдал. Мосгорсуд оставил приговор в силе. Сейчас кассацию рассматривают в Верховном суде.

— Выкрутится. Она всегда умела добиваться своего.

— Вы её хорошо знали. Способна она на преступление?

— Мужик, ты видел мою работу. Я в ней всё сказал. Ты ничего не понял?

— Кое-что понял.

— А тогда зачем спрашиваешь?

— Вы сказали, что приходил какой-то парень. Кто?

— Не знаю. Сказал, что его зовут Сергей.

— Когда приходил?

— С месяц назад.

Панкратов показал художнику снимок майора Старостина.

— Он?

— Он.

— Он видел этот портрет?

— Видел, я его только закончил.

— Что сказал?

— Ничего. Он растерялся.

Он растерялся, увидев портрет Ирины, совсем другой женщины, чем та, в которую был по уши, как мальчишка, влюблён. Зачем он пошел к художнику Ермакову? Не за тем ли, что и Панкратов? Он верил, что она ни в чём не виновата, но какие-то сомнения, вероятно, всё-таки были. Всё же он был не мальчишка, с немаленьким милицейским опытом и умел анализировать факты.

Панкратов не стал рассказывать Игорю о разговоре с художником, но понял, что примерно такие же мысли приходят в голову и ему.

— Сергей работал в отделе аналитической криминальной разведки, — сказал он при очередной встрече. — Это вот что такое. Каждый преступник имеет свой почерк. Каждое преступление попадает в центральную базу данных Интерпола в Лионе. Не мелочь, конечно, серьёзные дела — заказные убийства, ограбления банков, теракты и всё такое. По особенностям почерка иногда удается вычислить преступника и даже предотвратить преступление. Сергей не мог не запросить данные по Полю Леже. Просто не мог, это его работа. То, что он сообщил следователю Молчанову, что таких данных нет, это понятно, хотел отвести подозрения от Ирины. Но сам-то он получил всю информацию. И знал, что автокатастрофа под Парижем в 2003 году и ДТП на Ново-Рижском шоссе имеют слишком много общего, чтобы это можно было объяснить случайным совпадением. Неужели у него не появилось никаких подозрений?

— Возможно, появились, — согласился Панкратов. — Но он запрещал себе об этом думать.

— Но всё-таки думал! Не мог не думать! — горячо возразил Игорь. — По себе знаю, неприятные мысли никакими запретами не отгонишь. Чем больше запрещаешь, тем больше думаешь.

— Может, и думал. О чём он думал, мы никогда не узнаем. Нам бы узнать, что произошло накануне суда. Помнишь, что он сказал Ирине? «Встретимся в аду». Он уже тогда знал, что сделает.

Ответ нашелся совершенно неожиданно в ноутбуке Сергея. В текстовом файле, в котором он делал заметки, Игорь наткнулся на запись по-французски, которая начиналась фразой: «Анри Мольро писал, что человек, попавший в безвыходное положение, сначала лихорадочно ищет выход, потом опускает руки в надежде, что всё устроится само собой и в конце концов находит тот единственный выход, который для него всегда открыт». Игорь сначала пропустил этот текст, решив, что он о философии, которой серьезно интересовался Сергей, но потом снова наткнулся на него, прочитал до конца и понял, что здесь ответ на вопрос, что случилось с его другом накануне суда.

«Но всё по порядку, — писал Сергей. — Бар «Парадиз» на Монмартре — довольно заурядное заведение с десятком столиков. Бармен долго делал вид, что не может сообразить, о ком я его спрашиваю, потом всё-таки позвонил. Леже появился в баре через час. Скользкий тип с сальными волосами, наглыми глазами и пошлыми усами на помятом лице. Одет дорого, массивное золотое кольцо с печаткой. Я сказал, что ему нужно срочно исчезнуть, если он не хочет оказаться в российской тюрьме и получить срок за убийство мужа Ирэн. «Я не понимаю, о чем ты говоришь, малыш», — заявил он. Этот «малыш» меня взбеленил. «Поймёшь, когда за тобой придет полиция с ордером Интерпола, — ответил я. — Ирэн в тюрьме. Для суда не хватает тебя. Твоя судьба мне до фонаря, я делаю это для неё». Упоминание Интерпола его встревожило. «О'кей, — сказал он. — Я, пожалуй, последую твоему совету. Это ведь дружеский совет, не так ли, малыш?» Я сказал: «Если ты еще раз назовешь меня малышом, я набью тебе морду». «Ну-ну, Серж, зачем так нервничать? Я уже исчез. Мерси за предупреждение». Он вышел из бара, тут же вернулся и сказал мне на ухо: «Напомни Ирэн, что она должна мне двести тысяч евро».

В Москве я передал ей, что всё сделано и спросил, о каких деньгах он говорил. Она ответила: «Это наши дела». Какие дела могут быть у неё с этим типом?»

И была еще одна запись:

«Сегодня я спросил у наших специалистов по убийствам, какие нынче расценки на этом рынке. Ответили: смотря какая фигура. Крупная, из VIPов, не меньше миллиона евро. Я поинтересовался: а за восемьсот тысяч не подпишутся? Посмеялись: там не торгуются. А мне было не до смеха. Похоже, я тот человек, о котором писал Мольро…»

— Ну вот, Игорь, мы всё узнали, — сказал Панкратов, прочитав перевод записей. — Эти двести тысяч евро и были той соломинкой, которая переломила хребет верблюда. Можно долго обманывать себя, не видеть того, чего не хочешь видеть. Но вечно жить иллюзиями не получается, жизнь всегда берет своё.