Наталья Веселова - Одиннадцатый час

Другими словами, чего не было в моем детстве – так это внешнего убожества. Меня окружали красивые добротные вещи; пища вся не съедалась, чуть залежавшаяся – без жалости выбрасывалась; платья никогда не протирались и, тем более, не перешивались, пальто не перелицовывались. Мама не знала домашнего рабского труда – не привыкли к тому и мы с Леной.

Относительно меня папино пророчество не сбылось: в дворники я не попала, а была запихнута в институт, где меня натаскали на учителя английского. Но и Ленусикова золотая медаль не сделала ее научным светилом: она закончила тот же институт, но другой факультет, и всю жизнь преподавала биологию в вечерней школе для трудящейся молодежи.

Вообще, по-моему, ни из одного золотого медалиста – а их мне довелось повидать десятка полтора – ничего по-настоящему путного не вышло. Зато из безнадежных троечников и показательных классных чучел часто получаются замечательные явления, вроде изобретателей машины времени. Один из них, помнится, на полном серьезе приглашал меня принять участие в испытании таковой, не на сто процентов, правда, гарантируя, что вытащит меня обратно из Древнего Египта, куда уверенно обещал забросить…

Ирина Викторовна и Юленька вышли в чахлый больничный садик. Племянница заботливо поддерживала тетку под локоток и укоризненно приговаривала:

– Тебе бы лежать лучше, тетя Ира! И зачем я только тебе свой плащ принесла! Ты ж говорила – на балкончике сидеть!

– А я вот на природу рвусь, – закончила Ирина. – Не понимаешь, что ли, глупая?! Это ж моя последняя весна – что на нее из окна-то любоваться! Нет, пока ноги держат, я уж…

–

Опять за старое!

–

возмутилась Юля.

–

Самой лучше гораздо, а все в покойницы записываешься… Радовалась бы!

–

Так я и радуюсь,

–

усмехнулась тетка.

–

Ты еще не знаешь, какая это радость. Вот сама помирать станешь

–

тогда…

–

Тьфу ты… рядом с тобой даже неуютно как-то…

–

«Вздыхать и думать про себя: когда же черт возьмет тебя!»

–

конечно, неуютно, а ты как думала?

–

гнула свое Ирина.

Они осторожно зашагали но узкой дорожке, по которой там и тут были понатыканы лавочки для догуливающих свое раковых. Апрель стоял удивительный, листья распускались с утроенной скоростью, и жаль было думать о том, что сделают с ними какие-нибудь внезапные заморозки. Ирина Викторовна детски радовалась доставленным, наконец, туфлям и плащу и почти беззаботно вышагивала, неся на еще более пожелтевшем лице благодушно-мечтательное выражение.

Юля прикидывала, как еще раз забросить удочку насчет ключей от квартиры, только думала она не о «вольве», а о том, что за квартиру они не платили больше года, и как раз накануне пришла грозная бумага, где открыто грозили судом, а в долг двум нищим на грани развода никто из знакомых давать не собирался… Кактусы отпали – оставалось другое больное место – кошка Зайка, отвратительный капризный альбинос, жрущий только сырую рыбу и курятину. Юля ломала голову – что же такое может срочно потребоваться Зайке, что неоткуда взять, кроме как из теткиной квартиры но в голову, как назло, не приходило ничего путного: тетка даже за плащом ее в свой дом не послала, а велела принести «что постарей» из ее, Юлиного, гардероба…

«И ведь не выбросишь прямо сейчас проклятую скотину! – жалела Юля. – Чего доброго, эта сбрендившая мегера потребует доставить ее на свидание в больничный сад!». И тут же, словно подтверждение Юлиному благоразумию, мегера заканючила как раз о своей «котярушке», слово в слово повторив то, что Юля успела представить:

– У вас же с Вадиком машина есть. Вот поедете ко мне в следующий раз вдвоем – так и привезите, что вам стоит. Зайка машину хорошо переносит. А я ее хоть поглажу напоследок, беленькую мою…

«Вот ведь! – пообещавшись, подумала Юля. – Ни к одному человеку в жизни не привязалась, а кошку, как ребенка, нянчила.. Мразь такую… И это еще вопрос – удастся ли Вадьку уговорить навестить старуху: он ведь ее на дух не выносит…».

Вадик находился для своей жены в положении точно таком же, как и Зайка – только он пока об этом не знал. Юля давно и бесповоротно решила развестись с ним, но считала нужным осторожничать до смерти тетки: старая дева была «с прибабахом», и никто никогда не знал точно, какой номер она может выкинуть. Юля считала, что обойденная жизнью пятидесятилетняя женщина, возможно, потому и оставила ее единственной наследницей, что думала, будто поможет молодой, скромной, любящей паре победить в смертельной схватке за жизнь. Стоило пока периодически предъявлять ей, как и Зайку, вежливого заботливого мужа – для того он и нужен был ещё Юле. Разведись она сейчас «с этой сволочью» – и неизвестно, что стукнет тетке в голову. Вдруг решит, что Юля –легкомысленная и «профинтит» свалившееся богатство на тряпки, мужиков и «легкую жизнь» (что, собственно, она и собиралась сделать). Возьмет, да и успеет переписать завещание на Общество Охраны Животных!

Пример такой был уже – несчастье случилось с Юлиной коллегой по работе – только пример с противоположным знаком. Коллега, наоборот, была одинокой и несчастной – и прабабка записала на нее квартиру. А девушка возьми – да и замуж выйди. И что мараз-матичка сделала? Переписала квартиру на другого правнука – беспутного пьяницу, ничтожество и шалопая. Извиняясь, она мотивировала свой поступок так: «Ты, Маша, теперь женщина замужняя, будущее твое обеспечено, о тебе муж заботиться обязан, – (видно, что с дореволюционным подходом смотрела на брак). – А Шурик – ему надо на ноги встать. Он оттого и разбросанный такой, что ему в жизни не везло. А теперь, как свое жилье появится – он остепенится, женится, детки пойдут, другим человеком станет…». Прабабка через год отправилась к прадедке, квартиру получил правнук, пропил ее за месяц, да еще и половины денег задаром лишился. Где-то в кабаке начал спьяну потрясать пачкой «зелени» – за ним оттуда вышли, стукнули по голове монтировкой и обобрали – спасибо, хоть жив остался. Коллегу Юлину муж еще через год с детьми-двойняшками бросил и с тех пор от алиментов скрывается, а она по-прежнему в коммуналке… Так что рисковать Юля ни за что не хотела, Вадика следовало пока придержать, хотя и сам он теперь, как всерьез запахло большими деньжищами, шелковый стал, по струночке забегал… Юля чуть не плюнула прямо на дорожку при воспоминании о нем, но вовремя сдержалась – что тетка подумает…

Но представлять мужа без позыва на плевок Юля не могла уже много лет. Она ненавидела в нем все – да нет, не ненавидела, много чести – брезговала.

Юля выходила замуж, думалось ей, по любви. Это сейчас, в тридцать четыре года, она понимала: какая там любовь в восемнадцать лет! Девчонка глупая, вертихвостка, с вечной смешинкой во рту… А он ухаживать стал – красивый парень, постарше, посолиднее, армию прошел – не то что прыщавые сопляки-одногодки. Влюбилась, конечно, навоображала себе… Мать была против, деятельно отговаривала, но использовала доводы такие затертые («Проверь себя, дочка, не торопись, он тебе не пара»), что становилось скучно и муторно. А лучше б дала пару звонких оплеух, да и сказала: «Еще раз услышу про эту блажь – голову оторву, ясно?!». И вопрос был бы исчерпан, потому что Юля всегда и во всем отчаянно трусила, просто настолько ловко это скрывала за напускным апломбом, что матери и в голову не пришло пугать ее такими дешевыми приемами. Между тем, только это тогда могло подействовать на дочь, чрезвычайно трясшуюся за сохранность своей персоны… Но мать не стукнула ее, а лишь плакала по ночам. Юля слышала и злилась… Вот и оказалась за Вадиком, очень скоро поняв, какую ошибку совершила. С первых дней Юля заметила – раньше-то не до того было – что у него нет ни единой своей мысли, никакого собственного мнения. До свадьбы ей нравилось, что жених, например, сыплет цитатами из классиков, она поражалась такой начитанности и только потом поняла, что, начитавшись по уши, надо из прочитанного что-то и вынести для себя лично! С Вадима все скатывалось, как вода с вынырнувшей утки. У него напрочь отсутствовало минимальное абстрактное мышление, даже в речи редко попадались предложения более чем с одним придаточным. Он был прост, как мятный пряник, но при этом считал себя необычайно развитым, тонко чувствующим эстетом… Юля всерьез задумалась о разводе, но тут, на беду свою, забеременела…