Николас Блейк - «Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике

Найджел застонал, и суперинтендент сочувственно посмотрел на него поверх пивной кружки.

– Плохо себя чувствуете, сэр?

– Я чувствую себя Лаокооном. Я чувствую себя как профессиональный акробат, который завязал себя семью узлами и забыл, как из них выпутаться.

Они встали и вышли из паба. На деревенской улочке Филлипс еще раз заметил, что погода вскоре переменится. Найджел, честно сказать, не увидел какой-либо перемены в окружающей его унылой белизне.

Попрощавшись с суперинтендантом, он медленно пошел в Дувр-Хаус, куда перебрался после исчезновения Эндрю Рестэрика. После обеда он уговорил Клариссу Кавендиш еще что-нибудь рассказать про Элизабет и Эндрю. За эту последнюю неделю он успел подружиться с пожилой дамой. Долгие разговоры в изящной гостиной сблизили их, и мисс Кавендиш поведала, как сильно любила младших Рестэриков. В исковерканных и поломанных судьбах Элизабет и Эндрю словно отразилась трагедия ее собственной жизни. Она никогда не вторгалась в их частную жизнь и не злоупотребляла их доверием. Они оставались ее «детьми мечты», совершенно не подозревая о любви Клариссы к своему отцу. Но в их детские годы и позднее, когда, став взрослыми, Элизабет и Эндрю порой бывали в Истерхэме, Кларисса наблюдала за ними, как любящая мать, и вместе с тем пыталась беспристрастно оценивать их жизнь.

Теперь, сидя прямо в кресле, сложив руки на рукояти трости из слоновой кости, она снова вернулась к любимой теме.

– Бедная Бетти. Она опоздала с рождением на двести лет. В мои дни… – Предваряя возражения Найджела, она подняла руку и печально улыбнулась. – В дни, которые мне нравится называть моими, ее пыл и жажда жизни обрели бы заслуженное признание. Книги по истории учат нас, что пылкость мы находили утомительной. Но мы хотя бы не стыдились своих чувств. От любви мы теряли голову или падали без чувств. Горю воздавали должное слезами, а смерти – проникновенной эпитафией. Мы пили вино, проводили время за столом, а не в исповедальне или в аптеке. Бетти могла бы стать куртизанкой, фавориткой короля. Не сомневаюсь, вам памятна история про герцогиню Мальборо. – Мисс Кавендиш игриво стрельнула в Найджела темными глазками. – Вспомните, как она сказала приятельнице: «Сегодня герцог вернулся с войны и дважды в сапогах доставил мне удовольствие». Подобное поведение я нахожу галантным и уместным, хотя, подозреваю, оно совершенно не под силу политикам нашего времени. Думаю, можно сказать, сохраняя приличия, что подобная героическая импульсивность ушла в прошлое. Мужчины, как говорится в одной лицемерной фразе, уже не мужчины.

– Вот почему Бетти тянулась к Уиллу Дайксу?

– Проницательно подмечено, мой милый Найджел. Воспитание и манеры мистера Дайкса оставляют желать лучшего, но по крайней мере он сохранил твердость духа, стойкость, присущие той среде, в которой он вырос. Он, надо думать, будет обращаться с женщиной не как с ангелом или тираном, но и не как со свиноматкой. Чем больше я смотрю на Хэйуорда и Шарлотту, тем больше склоняюсь к мысли, что, призвав сюда Новый Свет, мы разрушили равновесие Старого. Женщина может желать, чтобы ее муж был лишь партнером в спальне, и тогда по жизни она идет одна. Однако это противоестественно, и вскоре она сама это осознает. Уилл Дайкс побил бы Бетти палкой, но и тогда она предпочла бы его всем своим молодым людям, которые ведут себя как тряпки. Должна заметить: современное преклонение перед женским началом чудовищно безнравственно. Бетти нужен был мужчина с твердым характером, такой, кто поддерживал бы ее и направлял.

– И по-вашему, Эндрю – тоже анахронизм?

Кларисса печально смотрела в затухающий огонь. На глаза у нее навернулись слезы.

– История Эндрю – подлинная трагедия. У Бетти имелась хотя бы какая-то жизнь, пусть это и было бесплодное цветение. А жизнь Эндрю так и не началась. Вы можете сказать, что у него имелось все: обаяние, деньги, досуг, ум, но при этом он был абсолютно стерилен. Я ни в коей мере не преувеличиваю. С тех самых пор, как с Бетти случилась беда в Америке, его преследовали фурии.

– Вы хотите сказать, он так и не простил себе, что тогда подвел сестру?

– Это и многое другое. Подумайте, каким шоком история с бедной Бетти должна была обернуться для юноши, который до того момента никогда не сталкивался с настоящим злом. Эндрю… приходится признать, что даже у моего любимца имелись недостатки… Он всегда был немного пуританином. Говоря это, я подразумеваю, что его высокие идеалы не сформировались по мере приобретения опыта, а оказались переданы по наследству. Но даже это значило меньше, чем то, как поразительно схожи были эти дети. Как я вам говорила, они были как близнецы. Помнится, в детстве, когда Бетти снились кошмары, Эндрю приходил ее утешать. Как-то он рассказал мне, что часто знал, что ей снится кошмар. Он просыпался с таким чувством, точно кошмар привиделся ему самому. Поэтому, понимаете, в те мучительные дни в Америке Эндрю сопереживал страданиям Бетти гораздо глубже, чем просто брат.

– Вы бы сказали, что его здравый рассудок – как бы – пострадал?

– Здравый рассудок? – Голос Клариссы оживился. – Очень уж это расплывчатое выражение. Здравый рассудок, подобно многим прочим качествам, оценивается всегда субъективно. Вот вы сами, к примеру, когда впервые приехали сюда, думали, что я впала в маразм. Разве нет?

Найджел невольно улыбнулся.

– Подобно богине правосудия с весами, – откликнулся он, – я не спешу выносить суждение.

– Ха! Да, у вас прискорбная склонность к уверткам, молодой человек! – с восторгом воскликнула мисс Кавендиш. – Нет, я говорю не о здравом рассудке. Давайте скажем, что случившееся с сестрой стало для него сродни утрате собственной невинности. Это рана, от которой душа просто не способна оправиться. К тому же в нем не было эгоизма, который укрепил бы натуру более черствую. С того самого дня вся его жизнь, – тихо добавила она, – стала искуплением греха, который через Бетти совершили против него. Он был как человек, который идет по жизни импотентом.

Найджел поймал себя на том, что тронут и почти напуган словами Клариссы. В отблеске от камина ее глаза блестели черным агатом. Сложенные на трости из слоновой кости руки, напротив, были совершенно безмятежны.

– Помню, однажды, когда Бетти было десять лет… – снова начала она.

Час спустя, лежа в кровати, Найджел, закурив очередную сигарету, в который раз попытался выбросить из головы все версии, домыслы и слухи, которыми обросла смерть Элизабет Рестэрик. Понемногу он успокоился, и перед его мысленным взором возникла череда картинок. Из них, двигаясь с уверенностью дирижера, на авансцену вышла одна из сегодняшнего рассказа Клариссы Кавендиш. Найджел видел, как она потребовала тишины, подала знак инструментам-статистам и начала. Все стало на свои места: каждая картинка взяла свою ноту в симфонии и, повинуясь дирижеру, внесла свою лепту в развитие неизбежной темы. Догорев, сигарета без фильтра обожгла Найджелу губу. Он рассеянно ее потушил и закурил другую. Он и не заметил бы, даже будь это сигарета с марихуаной…