Николас Блейк - «Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике

– Так жаль, но Элизабет не здорова. У нее случился один из ее приступов, и сегодня она не сможет спуститься. Такое для нее разочарование. Как она, доктор Боуджен?

– Пульс еще немного учащенный. Но, надеюсь, завтра мы уже сможем ее поднять.

Голос врача звучал мягко, лился как масло на взбаламученные воды, и по праву его реплика должна была бы положить конец неприятной ситуации, но Кларисса Кавендиш сказала:

– Слишком много коктейлей. Вам бы следовало запретить ей пить их. Они подтачивают человеческий организм.

Возмутительное замечание. И вдвойне возмутительное – подумал Найджел – из уст мисс Кавендиш, которая казалась воплощением церемонности и такта. Однако члены семейства Истерхэм-Мэнор восприняли его благожелательно. Это показало, что у мисс Кавендиш более тесные отношения с ними, чем представлялось ранее. Ее замечание не усилило, а рассеяло напряжение, хотя Найджел отметил, что оно никак не соответствует характеру пожилой дамы. Кое-кто из собравшихся снисходительно рассмеялся, а Эндрю Рестэрик сказал:

– Мисс Кавендиш, вы неисправимы. Думаю, вы предпочли бы, чтобы мы накачивались шерри или кларетом, чем попивали рюмочку джина или рома с содовой.

– В мое время, – живо откликнулась мисс Кавендиш, – джин пили только самые низы. Пенни за четвертушку. Как говорилось, за пенни – на небе, за два – в могиле.

И снова у Найджела пробежал по спине холодок – так жутковато прозвучали слова «в мое время». Они свидетельствовали об эпохе двухвековой давности, столетии, пережитком которого могла быть прямая как свечка, облаченная в цветастое платье и окутанная аурой изысканной учтивости Кларисса Кавендиш.

– Пенни за четвертушку! – воскликнула мисс Эйнсли. – Вот это были деньки! Но я думала, четвертушками только хлеб продавали, четвертовали буханки. Откуда еще такое словечко?

Мисс Кавендиш с немалым презрением осмотрела через лорнетку раскрасневшуюся, нервозную молодую женщину, однако не удостоила ее ответом. Зато Уилл Дайкс бросил негромко:

– Послушать кое-кого, так Бетти алкоголичка.

– Не заводитесь, Дайкс, – запротестовал Хэйуорд Рестэрик, с еще большим пылом массируя свои усы. – На мой взгляд, никто не намекал…

– Никто ни на что не намекает. Мы просто сидим, как воспитанные леди и джентльмены, делая вид, что не замечаем вони в комнате.

– Неограненный алмаз, – шепнула Шарлотта Рестэрик на ухо Джорджии. – Но каков талант, какая врожденная честность, бедняга! Он родился буквально в канаве, да, канаве, моя дорогая. Замечательно, вы не находите?

От необходимости выразить свое мнение о чудесном рождении мистера Дайкса Джоржию избавило появление дворецкого, объявившего, что обед подан. Найджел оказался за столом подле хозяйки и увидел напротив себя Дайкса. Писатель, которого он мог теперь изучать незаметно, явно был чужим в этом обществе и не старался скрыть своей неуместности. Его напомаженная челка падала на широкий лоб, грубая кожа и выпирающая нижняя челюсть не придавали его лицу привлекательности; однако у него были живые проницательные глаза и приятный низкий голос. Найджел решил, что Дайкс не пытается выставить напоказ свое низкое происхождение, но вместе с тем и не испытывает благоговения перед высшим обществом. Было что-то милое в том, как он стал на защиту Элизабет Рестэрик. Возможно, он в нее влюблен? Чем еще объяснить его появление в этом доме, в столь чуждой ему среде? Все это навело Найджела на более интригующий вопрос: почему упоминание Элизабет вызвало у присутствующих столь острую и разнообразную реакцию? Да, за этим праздничным столом, несомненно, витал некий призрак, решил Найджел, однако он не имеет никакого отношения к галлюцинациям кошки Скриблс.

Найджел обладал даром, чаще встречающимся у женщин, чем у мужчин, – принимать активное участие в разговоре, в то время как его мысли занимает совсем иное. Вот и сейчас, внимательно слушая болтовню на другом конце стола, он вполне удовлетворительно поддерживал беседу с миссис Рестэрик. И действительно, едва отвлекшись от первого нелестного впечатления, Найджел увидел в ней приятного человека: она обладала позитивным снобизмом американки, гораздо более приемлемым, чем негативный английский, поскольку продиктован жизнелюбием и жаждой новых ощущений.

– После обеда мы все пойдем в Епископскую комнату, – объявила Шарлотта. – Уверена, вам захочется восстановить картину преступления, мистер Стрейнджуэйс.

Хотя эти слова были сказаны с легкой усмешкой, взгляд ее сапфирово-голубых глаз заставил Найджела насторожиться. Что она хочет этим сказать? Какие странные слова она выбрала, говоря о призраке и кошке.

– Боюсь, я всего лишь любитель, миссис Рестэрик. Не стоит многого от меня ожидать. Постарайтесь не разочароваться во мне, если я не сумею вывести вашего призрака на чистую воду.

– Ах да… Призрак… Полагаю, в каждом старом семействе в этой стране есть свой… – она помедлила, – свой скелет.

– По всем рассказам, епископ был весьма увесистым скелетом. Вы сами в этой комнате что-нибудь видели или слышали, миссис Рестэрик?

– Нет, боюсь, медиум из меня никудышный. – Она чуть повернула голову, вовлекая в разговор Уилла Дайкса. – Вы верите в призраков, мистер Дайкс?

Найджел невнимательно слушал задиристый догматичный ответ романиста, стараясь уловить беседу за другим концом стола, которую вели Хэйуорд Рестэрик, Эндрю, Джорджия и Кларисса. И их общение принимало любопытный оборот, к которому его, вероятно, подтолкнули слова миссис Рестэрик о «картине преступления». Хэйуорд и Джорджия обсуждали детективный роман, который оба читали, но внезапно вмешался Эндрю Рестэрик:

– Беда с авторами детективов, ведь они чураются реальной проблемы.

– Реальной проблемы? – переспросила Джорджия.

– Проблемы зла. Это – единственное, что есть интересного в преступлении. Обычные мелкие преступники, которые крадут, потому что считают кражу самым простым способом заработать на жизнь, убивают ради выгоды или из-за мести, большого интереса не представляют. А преступник в заурядном детективном романе – еще скучнее, он – просто гвоздь, на который навешивается запутанный, надуманный сюжет. Но как быть… – Тут в тихий голос Эндрю Рестэрика вкрались гипнотизирующие нотки, заставившие умолкнуть и прислушаться всех за столом. – Как быть с человеком, который упивается злом? С мужчиной или женщиной, само существование которых как бы зиждется на способности причинять боль другим или унижать их?

Воцарилась тягостная тишина. Слова «человек, который упивается злом» повергли собравшихся в шок, точно Эндрю достал из своей салфетки голову Горгоны. И снова Найджел почувствовал, как все за столом затаились; возникла напряженность еще большая, чем можно было бы ожидать в разговоре о детективном романе. Нет, даже не напряженность, а предчувствие ужаса при появлении чего-то, что они все ждали. «Чушь, – подумал, раздражаясь на себя, Найджел, – ты становишься не лучше Скриблс».