Екатерина Островская - Покопайтесь в моей памяти

– Что вам могут подбросить?

– Ну, не знаю: наркотики, оружие, экстремистскую литературу…

Евдокимов не успел ответить, как в квартиру толпой ввалились двое прокурорских, вслед за ними заслуженный артист Евгений Вертов с женой, консьерж Нина Николаевна и Сухомлинова.

Именно к ней обратился Евдокимов:

– Елизавета Петровна, я бы просил вас поприсутствовать в качестве эксперта-искусствоведа. Вы должны установить подлинность всех этих вещей. Картин и прочего…

– Я ничего не должна, я поднялась лишь для того, чтобы попрощаться со всеми эти полотнами и увидеть в последний раз бывшего сокурсника.

– Спасибо, Лизок, – сказал Охотников, – другого от тебя не ожидал. Спасибо за дружбу.

– Юрий Иванович, – обратился к нему заслуженный артист, – мы тоже не собирались, нас с Юлечкой на входе взяли и предложили. Я не хотел, но Юлия Сергеевна…

Он обернулся к жене, и та уверенно поддержала его:

– Мы поднялись, чтобы самим убедиться, что всё тут на законном основании.

Елизавета Петровна прошла вдоль стен, глядя на картины.

– Вы или оставайтесь, или уходите, – обратился к ней прокурорский работник.

Елизавета Петровна подошла к двери и посмотрела на Охотникова:

– Прощай, Юра.

– И ты меня прости, – ответил тот.

Когда за ней закрылась дверь, Евдокимов обратился к собравшимся:

– Господа, сейчас здесь будет произведен обыск в рамках возбужденного уголовного дела по фактам многочисленных хищений произведений искусства, произошедших в разное время с разбойными нападениями и убийствами законных владельцев этих вещей.

– Гражданин Охотников, – продолжил прокурорский работник, – имеются ли в вашей квартире не принадлежащие вам вещи, предметы, попавшие в ваши руки преступным путем, а также не принадлежащие вам крупные суммы денежных средств?

– Здесь все мое, – ответил Юрий Иванович.

– Есть ли в квартире наркотики, оружие?

– Оружие имеется, – признался Охотников. – Эспадрон конца восемнадцатого века, произведенный во Франции, кортик, принадлежащий адмиралу Грейгу, арабский кинжал с рукоятью, украшенной сапфирами и бирюзой.

– Огнестрельное оружие есть? – поинтересовался Евдокимов.

– Сейчас нет, а раньше была дуэльная пара, но я продал ее недавно.

– Мы приступаем, – объявил прокурорский, – у нас есть список похищенных вещей с указанием картин, фамилий художников и названиями сюжетов.

Услышав эту фразу, Охотников улыбнулся и сказал:

– Подписи авторов в нижнем правом углу почти на всех полотнах. Или на оборотной стороне. Так что сверяйте. Если что-то будет неясно, то я помогу.

Полицейские, пришедшие с Евдокимовым, начали снимать картины со стен.

– Не могу смотреть на это спокойно, – произнес Юрий Иванович и посмотрел на Евдокимова. – Господин генерал, я могу выйти на кухню покурить, чтобы нервы успокоить.

Иван Васильевич кивнул и приказал одному из полицейских держать хозяина квартиры под постоянным наблюдением.

– Крамской «Портрет крестьянской девушки в красном сарафане», – зачитывал прокурорский.

А второй сверял со списком похищенных вещей.

– Есть такая.

– Александр Иванов «Две итальянки в оливковой роще».

– Есть такие.

– Карл Брюллов «Влюбленные в лодке».

– Есть, но тут еще какая-то лодка…

– Погоди… А, это, наверное, «Итальянские рыбаки в заливе Санта-Лючия» Сильвестра Щедрина.

– О-о, а тут баба голая… Только как ее определить?

В комнату с кухни вернулся полицейский.

– А где Охотников? – удивился Евдокимов. – Ты что, его одного оставил?

– Так он в гальюн отпросился. Сказал, что приспичило ему…

– Ломай дверь! – крикнул Иван Васильевич.

– Не надо здесь ничего ломать, – произнес хозяин квартиры, возвращаясь в комнату, и посмотрел на прокурорских. – Господа, это не голая баба, это «Юдифь» Генрика Семирадского.

– Есть такая, – отозвался радостный голос прокурора.

Охотников отошел в сторону от всех и прислонился к стене.

– А вот еще одна…

– Господа! – немного повысив голос, обратился к собравшимся Юрий Иванович. – Я немного устал от всего этого. И хочу поскорее закончить. Все, что вы обнаружите в моей квартире, это моя жизнь. Возможно, что это и жизни других людей, которых уже нет на этом свете. Раз вы пришли ко мне, значит, вам известно, кто я такой. Да, признаюсь, что я – Канцлер. Да, мои люди грабили квартиры, на которые я им указывал, а теперь эти люди сдали меня. Честно скажу, я давно ожидал этого. И потому немного слукавил, когда вы спросили меня на предмет наличия огнестрельного оружия. У меня есть заряженный «браунинг», в отличном состоянии и прекрасного боя…

– Где вы его храните? – спросил Евдокимов.

– А вот здесь, – ответил Охотников и выдернул из-за спины небольшой револьвер.

– Теперь прошу присутствующих не дергаться и выслушать меня до конца. Кто шевельнется, получит пулю: стреляю я хорошо. Да и расстояние до вас всего ничего. Просто выслушайте. Дело в том, что я безумно люблю искусство, вы даже представить себе не можете, насколько люблю. Картины для меня – это самые лучшие друзья, потому что люди могут надоесть или предать, а картины великих мастеров никогда. Я даже Тарасевича приказал убить в наказание за то, что он однажды отнял у меня маленькое полотно. Но сегодня я прощаюсь с ними со всеми…

– Охотников, пожалуйста, опустите пистолет, – попросил Евдокимов, – зачем вам стрельба, зачем портить холсты? На них будут дырки, а еще, не дай бог, кровь попадет…

– Вы меня не дослушали, господа. Так вот, меня осудят, дадут, скорее всего, пожизненный срок. Но это сущая ерунда, господа, – жить можно во дворце, в хижине, в собачьей будке, это не важно… Душу не запереть в клетку… Но только пусть моя душа останется здесь со всеми этими полотнами. Я уже давно простился с миром, а теперь прощаюсь и с вами. Удачи вам всем, господа.

– Стой! – закричал Евдокимов, начинающий уже понимать. – Не надо!

Охотников подмигнул Вертову и приставил револьвер к своей груди. Иван Васильевич бросился к нему, но не успел. Грохнул выстрел. Так громко он прозвучал, что на несколько секунд все замерли и стояли в оцепенении. Тело Охотникова сползало по стене, оставляя на ней алую полосу крови.

И только теперь, прижав ладони к глазам, истошно закричала Юлия Сергеевна – жена заслуженного артиста Евгения Вертова.

Поскольку Аня не совсем поправилась, Бережная разрешила ей работать дома, и как-то так получилось, что там же работал и Егорыч. Конечно, получилось не само собой: просто Окунев так настойчиво упрашивал Веру Николаевну, говорил, что девушке нужен уход, кроме того, он хочет научить ее пользоваться новейшими аудиторскими и бухгалтерскими программами, что отказать ему было невозможно.