Янина Забелина - Книга покойника

Светлые глаза Миллера померкли. Он отвел взгляд в сторону. Люсет Дион встала, держась за край стола. Ее губы с трудом выговорили:

– Из Берна?

– Я позвонил ей вчера после обеда и попросил задержаться, – любезно пояснил Граф.

Госпожа Дион впилась в Миллера взглядом.

– Вы говорили… в то время…

– Каюсь… Я вас обманул.

– И даже тогда вы…

– Да, госпожа Дион. Я пытался узнать, кто убил мою клиентку. Правда, как я уже говорил, вашего друга могут и не привлечь к суду за это убийство, но он совершил уголовное преступление, и мы задержим его сейчас по государственному обвинению. Господин Шваб – агент тайной полиции, а потому вправе произвести арест.

– Какое государственное обвинение? О чем это вы говорите? Вы, кажется, бредите, – грубо бросил Миллер.

– Выстраивая свое мошенничество, вы прибегли к фальсификации документов и, к тому же, вступили в сговор с целью их подделки, а это уголовное преступление. И с этой целью вы воспользовались почтой. Помните свое письмо господину Гумберту, господин Миллер? Это государственное преступление. Письмо было опущено в Шпице третьего июля.

– Сфабрикованное обвинение. – Тонкие губы Миллера едва шевельнулись. Потом он сгорбился на стуле, словно под тяжестью обвинения, но на самом деле этот эффект был вызван тем, что он сгруппировался и подтянул под себя ноги. Теперь он сидел совершенно неподвижно.

– Такой великолепный, почти безупречный план, – вздохнул Граф. – Зачем вы погубили его, отдав умирающему человеку свой томик Шекспира? Он ведь был вашим двоюродным братом. Несомненно, требовалось семейное сходство – кремация породила бы кривотолки, к тому же какой-нибудь доброхот мог описать тело покойника вашей жене.

– Эта девица… – выдохнула Люсет Дион. – Я знала, что она принесла вам книгу с какой-то целью!

– Теперь уже поздно негодовать, – удовлетворенно сказал Граф. – Если бы я руководствовался только рассказом госпожи Шафер, я никогда не настиг бы господина Миллера. Всю историю мне поведала принесенная ею книга. Усопший не был владельцем этого томика – да и не мог быть. Он любил читать, и потому этого Шекспира с собой в дорогу не взял бы – толстую, очень потрепанную книгу, со слишком мелким и убористым шрифтом, да к тому же семейную реликвию. Но тут меня одолели сомнения – кто еще мог привезти книгу, если не Мартинели? Значит, я неправ? Но тогда почему же у заядлого читателя, каким предстает перед нами знакомый госпожи Шафер, такой странный томик Шекспира: переплет разваливается на куски, а страницы в прекрасном состоянии – они выглядли, как и полвека назад, когда впервые было напечатано это издание. Итак, человек, выдаваший себя за Говарда Мартинели, оказался кем-то другим, прихватившим томик Шекспира из библиотеки Мартинели, томик, на котором написано имя деда Мартинели. Но Говард Мартинели должен был находиться где-то под рукой – подписывать бумаги и чеки в Берне и Шпице, писать домой. Значит, Говард Мартинели – это Шмид. Я понял, что моя догадка верна.

– Мотива преступления нет, – сказал Мартинели.

– Финансового – никакого. Но есть другие, более сильные мотивы. Как человеку избавиться от безупречной жены, которая не дает развода? Только умереть – поэтому, когда ваш двоюродный брат приехал к вам и, попросив о помощи, сказал, что умирает от лейкемии, вы решили оказаться на его месте. Но вам не следовало верить ему и допускать разговоров с незнакомыми людьми, не следовало давать ему томик Шекспира из своей библиотеки в Ла Роше. Вам надо было утопить его в Женевском озере, так, чтобы даже лот не достал.

Мартинели резко рванул вверх правое колено, стол со всеми стаканами и серебряными приборами грохнулся на Шваба, и тот замешкался – оружие первым выхватил Буше. Он метким выстрелом выбил пистолет из руки Мартинели.

Доктор Флориан Троллингер уютно расположился в одном из самых больших и широких кресел Графа. Рядом на столике стоял стакан матового стекла, в толстых пальцах доктора дымилась сигара. Выглядел он, однако, весьма подавленным, как и Граф, сидевший напротив в честерфилдовском кресле.

– Отвратительно, доктор. Я ненавижу проделывать подобные штуки. Но иначе вы так и не стали бы мне обо всем говорить, и мы лишились бы ваших свидетельских показаний.

– Я несколько раз пытался сказать вам об этом.

– Да, кстати, забудьте о Гарнете и его оперативниках. Все это – досадное недоразумение.

– Ребята Гарнета, да и он сам, скоро и так узнают обо мне, – вздохнул Троллингер.

Он вздохнул, откинулся в кресле и извлек из кармана письмо. Открыв его, он взглянул на Графа сквозь верхнюю часть бифокальных очков и громко стал читать. Рокочущий голос старого врача разносился по всему дому:

Уважаемый доктор Троллингер. Я располагаю жетоном счета в магазине номер 152593, собственностью дамы, которая сейчас живет под именем госпожи Дювалье. В универсальном магазине Штенгеля в картотеке есть ее настоящее имя и прежний адрес. Они вряд ли сообщат эти данные мне, но наверняка подчинятся требованию полиции.

Но я не хотел бы обращаться в полицию. Я уверен, что ваше участие в деле Шмида-Мартинели ограничивалось чисто профессиональной помощью и не носило преступного характера. Мне казалось бы правильным не впутывать вас в эту историю, но я испытываю значительные трудности, пытаясь понять вас и ваши мотивы.

Пожалуйста, потратьте эту ночь на обдумывание моего предложения.

Завтра я отправлю вам телеграмму с номером телефона, по которому вы сможете связаться со мной. Надеюсь, вы вскоре это сделаете.

Должен вам сообщить также, что этим делом занимаются детективы, и потому вам не удастся скрыться – или увезти кого-либо – из города без моего ведома.

Троллингер сложил письмо, наклонился вперед, протянув его Графу, и вновь откинулся в мягкие глубины кресла.

– Шантаж – серьезное преступление. Лучше сожгите-ка это послание, господин Граф.

– Спасибо. Последую вашему совету. – Граф щелкнул зажигалкой – листок бумаги почернел, свернулся и превратился в пепел.

– Вы не оставили мне никакого выбора. После того, как госпожа Лихтенвальтер проинформировала меня о вашем визите в больницу, я ждал чего-то в этом роде. Скажите, а тот инцидент с сумочкой тоже являлся частью вашей игры?

– К сожалению, да.

– Та бедняжка – моя жена. Я всегда думаю о ней, как о своей жене. И всегда буду так думать. Хотите верьте, хотите нет – мне приятнее находиться рядом с ней, чем с любым другим живым существом. С нее еще не снято обвинение в магазинной краже. Но она умирает. У нее слабоумие, но она еще вполне способна понять, что означает арест. Я хочу, чтобы ей дали возможность уйти спокойно, без скандалов и суеты… Она из очень хорошей семьи…