Агата Кристи - Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

— Вот тут подпиши, — заключил Пеннингтон, положив на стол документ и показав где.

Линит взяла бумаги, пробежала глазами страницу, другую, вернулась к началу, взяла авторучку, подсунутую Пеннингтоном, и подписалась: Линит Дойл.

Пеннингтон забрал документ и выложил следующий. Что-то на берегу заинтересовало Фанторпа, и, желая разглядеть получше, он перешел в их угол.

— Это трансферт [52] Т р а н с ф е р т — передача права владения ценными бумагами одним лицом другому. , — сказал Пеннингтон, — можешь не читать.

Линит тем не менее заглянула в бумагу. Пеннингтон выложил очередную, и ее Линит внимательно прочла.

— Дела-то все простейшие, — сказал Пеннингтон. — Ничего особенного. Только изложены юридическим языком.

Саймон снова зевнул:

— Дорогая, ты что, собираешься читать всю эту пачку? Эдак ты провозишься до ленча, если не дольше.

— Я всегда все читаю, — сказала Линит. — Меня так учил папа. Он говорил: а вдруг там опечатка?

Пеннингтон неприятно рассмеялся:

— Ты страх какая деловая женщина, Линит.

— Мне никогда не стать таким сознательным, — рассмеялся в ответ Саймон. — Я просто не могу читать деловые бумаги. Мне говорят: подпиши где прочерк — и я подписываю.

— Страшная безответственность, — неодобрительно заметила Линит.

— Непрактичный я человек, — беспечно объявил Саймон. — И всегда такой был. Мне кто скажет: надо подписать — я и подписываю. Чего проще!

Задумчиво смотревший на него Пеннингтон помял верхнюю губу и суховато спросил:

— А не рискованно это, Дойл?

— Чепуха, — отвечал Саймон. — Я не из тех, кто думает, что весь мир собирается обхитрить их. Я доверчивый человек — и это окупается. Со мной еще никто не хитрил.

Тут, к всеобщему удивлению, к ним обернулся молчавший доселе мистер Фанторп и сказал Линит следующие слова:

— Простите мою бесцеремонность, но я не могу не выразить восхищение вашими деловыми качествами. По роду занятий я адвокат — мне приходится с грустью убеждаться, до какой степени непрактичны дамы. Не ставить подпись на незнакомом документе — это замечательно, просто замечательно!

Он уважительно склонил голову. Потом, зардевшись, отвернулся и снова устремил взгляд на нильский берег.

— М-м... благодарю вас, — растерянно проговорила Линит и прикусила губу, сдерживая смех. Молодой человек произвел необыкновенно глубокое впечатление: Эндрю Пеннингтон по-настоящему встревожился. А Саймон Дойл — тот не знал, тревожиться ему или смеяться.

У молодого же человека огненно пылали уши.

— Пошли дальше, — с улыбкой сказала Линит Пеннингтону.

А у того вдруг пропала охота продолжать.

— Отложим до другого раза, — решил он. — Дойл прав: если ты будешь читать все подряд, мы тут застрянем до ленча. И ничего не увидим вдобавок. Первые две бумаги — там действительно горящие дела. Так что поработаем как-нибудь потом.

— Здесь страшно жарко, — сказала Линит. — Давайте выйдем.

Все трое вышли на палубу. Повернувшись, Эркюль Пуаро задумчиво оглядел со спины мистера Фанторпа, потом перевел взгляд на раскинувшегося в кресле мистера Фергюсона: тот, запрокинув голову, что-то тихо насвистывал.

Последней он зацепил взглядом мисс Ван Шуйлер, старательно прямившую спину в своем углу. Сама же мисс Ван Шуйлер испепеляла взглядом мистера Фергюсона.

С левого борта, толкнув дверь, стремительно вошла Корнелия Робсон.

— Ты очень задержалась, — накинулась на нее старуха. — Где ты пропадала?

— Извините меня, кузина Мари. Я не нашла шерсть, где вы сказали. Она была совсем в другой коробке...

— Тебя ни за чем нельзя посылать, моя дорогая. Я понимаю — ты не нарочно, но надо же хоть немного соображать и не копаться. А для этого надо сосредоточиться.

— Извините меня, кузина Мари, наверное, я просто глупая.

— Глупость — это когда не стараешься, моя дорогая. Я взяла тебя в эту поездку и рассчитываю на твою отзывчивость.

Корнелия залилась краской:

— Извините меня, кузина Мари.

— И где, наконец, мисс Бауэрз? Уже десять минут, как я должна была принять капли. Будь любезна отыскать ее. Доктор особенно настаивал, чтобы...

В эту самую минуту в салоне появилась мисс Бауэрз с мензуркой в руке.

— Капли, мисс Ван Шуйлер.

— Я должна принимать их ровно в одиннадцать, — заскрипела старуха. — Больше всего на свете ненавижу неточность.

— И правильно делаете, — заметила мисс Бауэрз, взглянув на ручные часики. — Сейчас как раз без одной минуты одиннадцать.

— По моим часам уже десять минут двенадцатого.

— Я полагаю, вам придется поверить моим часам. Они безупречно ходят. Никогда не отстают и не спешат. — Мисс Бауэрз держалась совершенно невозмутимо.

Мисс Ван Шуйлер залпом выпила содержимое мензурки.

— Я определенно чувствую себя хуже, — сказала она раздраженно.

— Грустно это слышать, мисс Ван Шуйлер.

Никакой грусти, однако, в ее голосе не слышалось. В нем было полное безразличие. Она не задумываясь произносила полагающиеся фразы.

— Здесь очень жарко, — продолжала накручивать себя мисс Ван Шуйлер. — Найдите мне кресло на палубе, мисс Бауэрз. Корнелия, возьми вязанье. Осторожнее, уронишь! Потом смотаешь мне клубок.

И вся эта компания удалилась.

Мистер Фергюсон вздохнул, пошевелил ногами и оповестил человечество:

— Придушить мало эту особу.

Пуаро заинтересованно спросил:

— Вам такие не нравятся, да?

— Еще как не нравятся. Кому и какой прок от этой женщины? Весь век не работала, палец о палец не ударила. Жила за чужой счет. Она — паразит, причем самого мерзкого разбора. На этом пароходе болтается много народу, без которого можно обойтись.

— В самом деле?

— Конечно. Взять хоть эту девицу, что подписывала тут бумаги и воображала себя главнее всех. Сотни тысяч бедолаг за гроши ломают спину, чтобы она разгуливала в шелковых чулках и вообще купалась в роскоши. Мне один говорил: чуть ли не самая богатая женщина в Европе; а ведь она для этого пальцем не пошевелила.

— Это кто же вам сказал, что она чуть ли не самая богатая женщина в Европе?

Мистер Фергюсон колюче взглянул на него:

— Мой собеседник не из вашей компании. Мой собеседник собственными руками зарабатывает себе на жизнь — и не стыдится этого. Не то что ваши разодетые в пух и прах бездельники.

Его взгляд неодобрительно задержался на пышной бабочке Пуаро, на его розовой сорочке.

— Что касается меня, то я зарабатываю на жизнь собственной -головой — и не стыжусь этого, — ответил на его взгляд Пуаро.

Мистер Фергюсон отозвался глухим рычанием.

— Расстрелять бы всю эту братию! — объявил он.

— Милый юноша, — сказал Пуаро, — откуда у вас эта страсть к насилию?

— А без насилия, скажите, что хорошего? Надо все сломать и порушить, а уж потом что-то строить.