Сэмюэль Адамс - Летающая смерть

Притворившись чрезвычайно заинтересованным этой находкой, репортер начал выуживать из простодушного профессора его теорию. Вскоре Макдейл уже мчался вверх по лестнице в свою комнату — боялся «уронить ручку» на ученого, такой поток разнообразных идей разлился в его сознании, — как вдруг в коридоре врезался в Элдона Смита.

— Что-нибудь нашли? — спросил Смит (так было принято говорить среди журналистов).

— Воскресная чепуха и еще кое-что потрясающее! — ответил Макдейл. — Вы этого не хотели, но это настоящая сенсация. Только представьте: целый разворот с вселяющим ужас рисунком Pteranodaceus Dingbattius и фотография профессора Равендена в максимально большом размере, какой сможем найти.

— Довольно жестоко по отношению к профессору, — сказал Элдон Смит. — Он старик довольно образцовый.

— О, да я же не хочу его оболгать, — запротестовал Макдейл. — И высмеивать я тоже никого не собираюсь. Это только помешает нашей истории.

— Вы хоть представляете себе, что станет с его репутацией в научном мире, когда его выставят защитником этого лупоглазого кошмара? — сказал Смит.

— О, да его просто вытолкают оттуда, — согласился клеветник. — Но это уже не мое дело. А самый сок в этом всем то, что он верит в эту бредовую птицу, будто бы видел ее собственными глазами.

Вдруг Элдон Смит подбежал к окну, с громким хлопком распахнул ставни и высунулся на улицу.

— Вы это слышали? — крикнул он.

Макдейл сию же секунду подбежал к нему. Они стояли и напряженно вслушивались, и тут внезапно воздух пронзил слабый, но страшный и душераздирающий крик неописуемого ужаса.

Весь дом мигом проснулся. Кто-то просил найти фонари. Другой голос кричал профессору Равендену вернуться домой и подождать, а не нестись в непроглядную темноту без света. Двое репортеров вместе с братьями Колтонами одновременно выбежали на веранду.

Вопли становились все громче. Они издавались равными интервалами, будто заведенный механизм.

— Похоже на истерию, — сказал Дик Колтон. — Кто-нибудь может сказать, откуда он идет?

Будто в ответ издалека послышались сухие нотки профессорского голоса.

— Вон там. Он здесь.

Послышался звук торопливых шагов.

— Я его достал, — крикнул профессор Равенден.

Жуткий крик стал еще громче, но на этот раз он не оборвался, а перелился в длинный рыдающий вой. Через несколько мгновений в поле зрения появился ученый, таща на себе едва ковыляющего шведского мальчишку.

— Он без сознания, — сказал профессор. — Бегал где-то вокруг меня, но не отзывался; когда я его поймал, он камнем упал, будто его кто-то ударил. Но думаю, что он не ранен.

— Ни царапины, — сказал Дик Колтон, — но определенно до смерти напуган.

Хенкель пришел в себя только через час. Вытащить из парня ничего не удалось: он только сидел и трясся, захлестываемый волнами неописуемого ужаса. Один раз он сделал странный жест руками, очень похожий на тот, который делал Уолли в ночь кораблекрушения. Доктор дал ему снотворное и договорился навестить его следующим утром.

Но больше мальчика он никогда не увидел. С первыми лучами солнца Хенкель ушел, прихватив с собой все свои скудные пожитки. После они узнали, что он пешком дошел до вокзала и уехал куда-то на поезде.

— Мы потеряли возможную хорошую улику, — сказал Дик Колтон профессору, — а ведь это могло нам помочь.

Но профессора Равендена это мало беспокоило. Он нашел один отпечаток, на котором хорошо виднелся след рудиментарного шестого пальца птеранодона, и был глубоко погружен в измерения.

По просьбе Хейнса его похоронили на обдуваемом ветрами холме за домом Джонстонов. Похороны провел приглашенный из Нью-Йорка священник; на них присутствовали журналисты и все жители «Третьего дома».

Священники — очень напыщенные, но четкие и важные люди. Они всегда закрываются на ставни предубеждения, ограничивая себя от какой-либо попытки реально оценить человека, над телом которого читают молитву. В Хейнсе он видел лишь типичного представителя предосудительной профессии, сильного, но (для его невидящего взгляда) без каких-либо жизненных идеалов, которые он сформулировал сам для себя и для других людей, которым навязывал свои стандарты. Так что его речь была чисто формальной, с нотками покровительственного оправдания и прощения чего-то, что в жизни якобы мог совершить покойный репортер.

Панихида кончилась. Журналисты восприняли весь этот процесс с издевкой. Хельга стояла в жалобном замешательстве, Дик Колтон стиснул зубы; темная красота Долли Равенден светилась подавленным возмущением. Ко всеобщему удивлению, когда священник закончил свою речь, профессор Равенден в смущении и каком-то нервном возбуждении вскочил на ноги.

— Друзья, — сказал он, — прежде чем мы разойдемся, я бы хотел сказать еще несколько слов о покойном. С моей стороны неуместно было бы рассказывать вам о его способностях и характере. Но как у последователя явления, которое мы называем наукой, у меня есть что сказать.

Видеть истину, четкую и ясную, не дано ни одному человеку. Порой рождаются и созревают умы, все-таки способные решить крохотный осколочек огромной проблемы, в которой мы с вами живем. Это ведущие мировые мыслители: Дарвины, Линнеи, Кювье, Пастеры. Заимствуя их свет, мы, быть может, способны и сами осветить какую-нибудь крошечную трещинку в огромной скале человеческого незнания и вложить свою маленькую лепту в мировое просвещение. Именно эту цель ставит перед собой ученый и терпеливо идет к ней в течение всей жизни.

И как этого добиться? С помощью инстинкта, который заложен в каждом из представителей человеческого вида, высшего вида, известного на Земле. За неимением лучшего термина я назову это склонностью к истине. Искатель истины может быть озабочен мельчайшей чешуйкой крыла бабочки, может посветить себя изучению человеческой души и ее самых глубоких тайн, а может стремиться к познанию каждого мгновения жизни. На что бы ни прикладывались благие усилия, они всегда служат одной великой цели. Наш покойный друг был как раз из тех, кто стремился познать саму жизнь. Он погиб под флагом правды, на поле чести.

Насколько трепетно и самозабвенно он был предан своей работе, не мне вам рассказывать. Возможно вы не знаете, как и я не знал до самой его смерти, что каждый день его медленно пожирала страшная болезнь. Великий Творец Судеб, создавший незыблемые законы нашей с вами вселенной, никогда не смотрел на мученическую смерть священника, на воскрешение пророка для предупреждения народов, на первооткрывателя, призванного расширить границы знания человечества с большей увлеченностью, чем на искателя, совершенствующегося в какой-нибудь маленькой области, которая у нас здесь в почете.