Кэй Стрэхен - Следы

Знаешь, я придумал, как можно к ней приблизиться. Но это не имеет ничего общего ни с веревками, ни с ключами, ни с керосином. А так же никак не связано со следами, мотивами или лекарствами.

Я делаю вот что. Я беру всех нас, каждого по очереди. Я перебираю всех от дедушки до Люси. И останавливаюсь на каждом имени. Я думаю. В эти размышления я вкладываю все мельчайшие детали, которые мне известны об этом человеке, и извлекаю из них каждую частичку предрассудка и каждый атом любви или восхищения. Я оцениваю их так же объективно и непредвзято, как оцениваю скотину для продажи или размножения. И каждый раз на выходе я получаю четкий список. Именно этот метод и ничто другое дает мне такую уверенность, объективное знание о том, что ни один член семьи Квилтер не виновен в этом преступлении.

А после разумного разбора все это превращается в ложь. Это дает мне уверенность — за одним исключением. Именно поэтому я не прибегаю к своему методу чаще. Именно поэтому я боюсь своей уверенности. Ведь после каждого прогона всей этой информации я все лучше начинаю понимать, что здесь не хватает одного человека. Наверное не стоит и говорить, кто это. Нил Квилтер.

Нил Квилтер мог это сделать. Допустим, что так. Допустим, что он все тщательно спланировал от начала и до конца. И тогда, как сказала тетушка Грасия, раз уж мы имеем дело с предположениями, допустим, что страх совершить это деяние совершенно стер сам факт его совершения у убийцы из головы: произошел своеобразный мозговой штурм, унесший за собой все детали, связанные с преступлением.

Хотел бы я получше разбираться в функционировании человеческого сознания. Хотел бы я знать, происходило ли когда-то нечто подобное или возможно ли, что когда-нибудь произойдет. Крис говорит, что в следующем десятилетии будет сделан большой скачок в развитии психологии. Я пытался его расспрашивать об этом, ведь он интересуется данным вопросом. Но разумеется, поскольку я совсем не хотел рассказывать ему то, чем делюсь с тобой, удовлетворительного ответа я так и не получил. И все же, раз существует общепризнанный факт, что человек может полностью забыть свое прошлое, включая собственное имя, и все равно оставаться обыкновенным нормальным человеком, не понимаю, почему бы ему не смочь забыть какой-то очень напугавший его эпизод.

Если предположить возможность амнезии, то я вполне мог это сделать. Я мог подняться вечером наверх и привязать эту веревку к кровати, а так же пройтись по всем комнатам и собрать ключи (где я взял пистолет и что делал позже, конечно, я тоже забыл. Могу лишь реконструировать ситуацию в соответствии со словами других. Вспомнить не могу). Затем уже ночью, перед тем как отец потушил свет, я мог пройти по коридору к его спальне. Если бы я зашел туда, угрожая ему пистолетом, то думаешь, он выпрыгнул бы из кровати, чтобы забрать его у меня? Думаю нет. Тетушка Грасия была права на этот счет. Отец ни за что бы не испугался никого из нас. И правда, даже я бы посмеялся, если бы кто-то из наших зашел в мою комнату, размахивая пистолетом. Или, возможно, стоит сказать, что я посмеялся бы еще неделю назад.

Но допустим, что я не показал пистолета. Скажем, что я спрятал его в заднем кармане, и мы с отцом сели разговаривать и проговорили целый час. Если бы я решил скорее убить его, чем позволить ему сходить сума, мне бы понадобился длинный убедительный разговор. И пока мы не принимаем в расчет веревку (Крис до сих пор настаивает, что на не имеет никакого отношения к убийству), нельзя предполагать, что я собирался застрелить Криса, а по ошибке убил отца. Однако просто нельзя исключать веревку, которая около часа свисала из окна на крышу веранды.

Я мог привязать эту веревку в одиннадцать часов, решив, что использую ее в следующие пять минут. А после этого что-то могло меня заставить отложить эту идею на час. Этот фокус с веревкой уж точно заставил бы отца не воспринимать меня и мои угрозы всерьез. Можешь представить себе наш разговор?

— Что ты собираешься делать с этой веревкой для белья, сынок?

— Я собираюсь по ней вылезти из окна после того, как пристрелю тебя.

Мы оба знаем, что отец бы надо мной посмеялся; если бы конечно не решил, что я сошел с ума. В этом случае он мог бы предпринять попытку встать с кровати, чтобы забрать у меня пистолет.

Ладно, тогда скажем, что я привязал веревку. Я застрелил отца. Я подошел к окну и увидел, что идет снег. Я понял, что по веревке спускаться уже нельзя, потому что следы на крыше сразу меня выдадут. Что же я мог сделать? Все до смешного просто. Я мог тихонько пройти в свою комнату и запереться изнутри ключом от чердака. Да, я уже говорил, что нашел ключ от двери на чердак в коробке на самом чердаке. Но если бы дедушка или тетушка Грасия нашли в моей комнате лишний ключ, когда обыскивали дом, то стали бы они всем об этом рассказывать или же просто спрятали бы его обратно на чердак?

Зачем мне нужен был ключ, если я планировал побег из окна, я не знаю. И почему я спланировал побег из окна тоже сложно сказать. Возможно, я придумал какую-то хитрую схему с ключом и веревкой. Или вообще вся эта идея с веревкой — одна из самых дурацких ошибок, которую, в лучших традициях, всегда совершают убийцы. Оставить дверь между нашими с Люси комнатами незапертой тоже было бы еще одной ошибкой. Здесь все вопрос времени. И правда, после того, как прогремел выстрел, мне нужно было выглянуть в отцовское окно, затем через всю комнату тихо выбежать в коридор в свою собственную спальню, запереться, взять стул и начать колотить им по двери. А Люси в это время должна была встать с кровати, обуть тапочки, зажечь лампу, подбежать к нашей общей двери и ее открыть. В принципе такое возможно. Не знаю. Думаю, я не смог бы исполнить все эти действия за две минуты. Но тут мне вспоминается, как долго тянулись две минуты, когда ты мерила Грегу температуру.

В общем, кажется, время играет против меня. А вот то, что я мог бы сделать с пистолетом, играет в мою пользу. Когда вспоминаю, как тщательно обыскивался дом, начинаю понимать, что я просто не мог нигде спрятать этот пистолет. Его бы обязательно нашли. Выкинуть его из окна я не мог. Его было бы видно на снегу. Но, конечно, у меня тренированные бейсболом руки, так что я вполне мог выкинуть его куда-нибудь подальше из отцовского окна. Нет, бред какой-то. Его бы все равно уже давно нашли. Однако пропажа пистолета не такая уж значимая зацепка и с лихвой перекрывается тем фактом, что в ту ночь никто не выходил из дома и в доме не прятался.

Думаю, что Крис мог совершить это преступление равно так же, как и я. Нет, так не пойдет. Крис любил отца: не настолько, чтобы скорее убить, чем позволить ему потерять превосходный рассудок, но достаточно, чтобы не убивать его по какой-либо другой причине. Отец бросил попытки отговорить Криса продавать ранчо. Крис использовал плохое здоровье и слишком высокую загруженность отца в качестве весомого аргумента для покупки новой земли поменьше. Отцовское мастерство ведения хозяйства, видимо, успокаивало совесть Криса, когда он намеревался запихнуть нас на какую-то крошечную долинную ферму. А так же Крис у нас знатный сентименталист и — можно сказать, следовательно, — немного трус.