Кэй Стрэхен - Следы

Но все же мне стоит говорить о нем мягче. Последние несколько дней из головы у меня не выходит одна мысль: а борясь с тем, что я всегда называл «квилтеровской сентиментальностью», не боролся ли я с простой тонкой чувственностью, способностью любить, для которой сам я просто слишком груб и неотесан? Мысль о том, что я могу жениться на какой-нибудь королеве, тут же передать ей всю власть над собой и позволить называть меня «Атотой», вызывает у меня тошноту. Взгляни на дядю Финеаса, привязанного к Олимпии. Посмотри на Криса с Ирен! Вы с Грегом другие; но вы друзья. Вы сами печете свой хлеб вместо того, чтобы пировать на чужих дрожжах. И ты — ты настоящая Квилтер. Но я просто хотел рассказать о своих мыслях по поводу нехватки чувственности в себе: может быть она просто порождает во мне необъяснимые вспышки, яркие вспышки, возможно вспышки ярости.

И мне так же интересно, если отец убил того негодяя за несколько месяцев до моего рождения прямо на глазах у моей матери, могло ли это зрелище повлиять на мое развитие? Некоторые говорят, что все, что происходит с матерью во время беременности, влияет на плод. Я никогда в это не верил, потому что если бы это было верно для людей, то было бы верно и для животных. Но, с другой стороны, что мне об этом известно? Или вообще о чем-либо? Вот что скажу: я не думаю, что совсем не способен на любовь, если любовью называть то чрезвычайно серьезное и одновременно (в какой-то степени) очень забавное, цепкое чувство, которое я испытываю к нашей семье и К‑2. Но вот если этим словом называть эту показуху, как у Ирен с Крисом, то увольте.

Есть тетушка Грасия, и я испытываю к ней чувство любви. Она сидела там и лгала, несмотря на клятву, чтобы спасти семью Квилтер; чтобы спасти Ирен, Криса и меня. Думаю, что любой из нас готов пожертвовать собственной честью, собственными предрассудками и всем подобным ради такого дела. Но, клянусь, я думаю, что тетушка Грасия единственная из нас, у кого хватит смелости пожертвовать вообще всем. Я точно знаю, что она сегодня сделала. Но должен ли я идти сейчас к ней и сюсюкаться, чтобы показать свою любовь? Нужно ли мне принижать ее великолепие, чтобы удовлетворить собственные эмоции? Писать свое имя красной ручкой на пьедестале мраморной колонны?

В общем — какой я хороший мальчик! Сижу здесь, трясясь от пережитой трагедии и наслаждаюсь восхвалительным самоанализом! Задай мне вопрос, Джуди. Спроси, почему я не пустился в размышления по поводу одной очень важной новости, которую мы сегодня узнали во время допроса? Почему я так старательно избегал дальнейшего обсуждения того факта, что смерть отца может принести его семье такие нужные десять тысяч долларов? Поверишь ли, если скажу, что на какое-то время сегодня это совсем вылетело из моей головы? Надеюсь, что ты достаточно проницательна, чтобы поверить. Спроси меня, почему только что, когда я выстраивал теорию против самого себя, я не упомянул мотив на десять тысяч долларов? Десять тысяч долларов — достаточная сумма, чтобы Ирен с Крисом смогли уехать куда пожелают и оставить К‑2 в покое. Во время допроса я сказал, что не знал ничего о страховом полисе. Кажется, мне поверили. Кажется, я сам себе поверил…

Позже

Извини, милая Джуди. Я дурак. Даже это забытье, думаю, должно когда-нибудь закончиться. Я не знал ничего о страховке. И говорить об этом — полный бред. Мое оправдание (если примешь такое) в том, что смерть отца просто выбила меня из колеи. Мною овладело слишком много… незнакомых чувств. Я думал, или пытался думать, пока мой мозг окончательно не устал от этих усилий.

Сейчас со мной снова все в порядке. Мы с дядей Финеасом решили прогуляться и встретить рассвет. Дядя просто разбит, раскромсан на кусочки этой трагедией. Но все же тот факт, что его не было дома в понедельник ночью, и он не пережил тот ужас первого часа после выстрела, кажется, позволяет ему держать себя в руках; в отличии от нас он выглядит вменяемым.

Он был дома прошлым вечером, когда мы вернулись с допроса. Со всех ног побежал нас встречать, умываясь слезами, но не обращал на них никакого внимания. Он один из нас — Квилтер до мозга костей — и, как и мы, глубоко переживает эту трагедию. Но он будто бы окунулся в нее сознательно, а мы здесь застряли по неволе.

К нашему приезду из Квилтервилля Олимпия поднялась с кровати бодрая и в лучшем домашнем платье тетушки Грасии с фартуком. Она определенно помогала Люси готовить ужин для них с дядей Финеасом. Олимпия была отлично одета для жарки яиц и бекона (доктор Джо отправил Донга Ли лечиться в Чайнатаун, но никому об этом нельзя говорить. Он должен остаться там на неделю, так что мы ждем его в понедельник; но думаю, что он приедет и раньше. Тетушке Грасии без него сейчас туго).

Пока мы бродили по кухне и искали себе что-то на ужин, Олимпия исчезла. Но через несколько минут она вновь объявилась, одетая в свое черное кружевное платье, отделанное красными бархатными розами. Жаль только, что к тому времени внизу остались только мы с Люси.

Олимпия остановилась в дверях кухни и спросила, где Пан. Мы сказали, что они с дедушкой поднялись наверх. Она проплыла к столу, произнесла первую часть своей речи «Помоги, Господи, женам Квилтеров», развернулась и вышла. Люси рассмеялась.

Видишь ли, Олимпия так спешила хорошо выглядеть, что совершенно забыла про заднюю часть своего платья. Помнишь этот длинный квадратный корсет, в двух местах «украшенный» огромными пятнами алых бархатных роз? Так вот, она забыла их снять.

Не то чтобы это было забавно. Люси смеялась, как можно догадаться, не несмотря на свою беду, а из-за нее, от безысходности. Если бы Люси была в порядке, не съеденная недельной истерикой, она бы ни за что не стала смеяться над Олимпией. Не помню, чтобы кто-либо нас учил никогда над ней не смеяться. И все же у нас в доме это было не принято.

Олимпия обернулась. Она была такая бледная, что яркие красные румяна на ее щеках, казалось, вот-вот отвалятся. Она подошла вплотную к Люси.

— Ты смеешься надо мной?

Я пытался сказать ей, что Люси не смеялась. Что она была не в себе, что у нее истерика и она сама не понимает, что делает.

— Она может и не знать, — сказала Олимпия, — но вот я знаю, что она смеется надо мной. Почему? Потому что я старая и слабая и больше не красивая; потому что мой муж унижает меня и пренебрегает мной.

С этими словами она вновь уплыла, шелестя украшениями на своем корсете. Люси, конечно же, расплакалась.

Я чувствовал себя каким-то Робин Гудом. Хотел бы я привести тебе какой-нибудь пример, возможно чтобы объяснить то, о чем я хочу тебя сейчас попросить.

Джуди, я хочу, чтобы ты написала Люси и настоятельно попросила ее приехать и пожить какое-то время у тебя. Не говори, что ты делаешь это ради нее.