Кэй Стрэхен - Следы

Сегодня в семь вечера Люси попросила меня подняться с ней наверх. Она повела меня прямо к Олимпии в комнату. Люси такая уверенная и меткая, так что я попробую почти дословно ее процитировать:

— Нил, — сказала она, — у меня есть кое-что, что нужно обязательно кому-нибудь рассказать, и я решила, что сейчас ты — лучшая кандидатура.

Я спросил:

— Рассказать что?

— Рассказать, что я уверена, что во вторник ночью никакой человек в красной маске не был у Олимпии в комнате. Как только я решила стать писателем, дедушка начал учить меня за всем очень внимательно наблюдать. Теперь, дорогой Нил, не будешь ли ты так любезен понаблюдать вместе со мной?

Она попросила меня лечь на кровать Олимпии, прямо туда, где Олимпия сама лежала во вторник ночью. Она уже поставила зажженную лампу на ту же тумбочку, где та стояла тогда. Она прошла к окну, встала к нему спиной и спросила, вижу ли я ее белое лицо.

Я не видел. Лампа горела, отбрасывая круг света лишь на тумбочку, но больше ничего не освещала.

Я услышал, как Люси открыла окно.

— Я сижу на подоконнике, — сказала она, — между мной и тобой открытое окно. Что-то изменилось? Ты видишь мое белое лицо?

Я не видел.

— Тогда каким образом, — спросила она, — Олимпия могла увидеть человека в ярко-красной маске в то же время суток во вторник? Теперь слушай, — продолжила Люси. — Когда я с силой захлопываю окно — вот так — ты его слышишь? Но вот сейчас, если я буду потихоньку его открывать, дюйм за дюймом, можешь ли ты расслышать хоть что-нибудь?

Поскольку не было ни единого звука, я ничего не услышал.

— Видишь, — сказала Люси, — а Олимпия сказала, что слышала, как медленно открывается окно, и это заставило ее обернуться. И она продолжала слышать, как оно дюйм за дюймом поднимается. Даже я ничего не слышу, когда сама медленно его поднимаю. Уж ты оттуда точно не можешь ничего слышать. А Олимпия к тому же еще немного глуховата.

Нил сияет. Нил великолепен.

— Но все равно, Люси, мы все слышали выстрел. Ты никак не можешь с этим поспорить.

Люси превращается в маму.

— Да, Нил, милый, конечно. Но знаешь, я думаю, что Олимпия сама выстрелила. Видишь ли, она всегда спит с пистолетом дяди Финеаса под подушкой, когда его нет дома. Она держала его не заряженным — или хотела держать. Но пули для него здесь, в том же ящике, где ты сам их нашел в ту ночь. Олимпия могла вложить в пистолет всего лишь одну, забраться в постель и выстрелить из него в стену, где пуля застрянет и не сможет никому навредить. Затем она вполне могла положить пистолет обратно под подушку и снова нырнуть в постель. Если бы мы и в этот раз искали оружие, то никто бы не удивился, найдя этот самый незаряженный пистолет, который Олимпия всегда держит у себя под подушкой.

— Все это даже не так странно, — сказал я, — как то, что ты обвиняешь в этом Олимпию. Почему ты это делаешь, Люси?

— Я расскажу тебе об этом через пару минут, — ответила она. — Но для начала я хочу до конца поведать тебе о своих размышлениях. Думаю, что Олимпия все это придумала, потому что дядя Финеас уехал и оставил ее одну, когда она говорила ему, что нуждается в его защите. Дядя Финеас, безусловно, будет в шоке и раскается в своем поступке, как только узнает, что Олимпия чуть не погибла. И еще, сам знаешь, Нил, Олимпия была… отстранена от всех, что ли, и вообще не участвовала в жизни семьи с тех пор, как убили отца. А чудесное избежание собственной смерти — отличный повод вернуться обратно к нам. Мы все знаем, что Олимпия просто сама по себе такая, и ничего нельзя с этим поделать, так же, как и с тем, что она очень скучная.

Маска вырезана из одного из бальных платьев Олимпии, которые я любила примерять на чердаке. И вот, я нашла несколько лоскутков от него в ее рабочей корзине, и в ее тупых ножницах застряли такие же нитки. Понимаешь, я думала, что было бы умно поискать подобные детали, потому что Шерлок Холмс всегда делал свои важные открытия именно с помощью мелочей. Теперь, думаю, можно перейти к моей цели. Я хочу, чтобы ты объяснил Олимпии, Нил. Ей просто необходимо объяснить, и я думаю, что у тебя это лучше получится, потому что я еще для этого маловата.

— Объяснить что, Люси? — я сам удивился, каким хриплым голосом произнес это.

— Ну, Нил! Ты должен объяснить ей, что тот мужчина тяжело приземлился из окна на пол в ее комнате. Что он медленно прошелся вокруг и остановился, чтобы посмотреть, разглядеть — ну что-то в этом роде — ее под светом лампы. Что она взглянула в его пугающие глаза, которые буквально горели из-под красной маски; он издал дикий звук и потянулся за пистолетом, и тут она потеряла сознание. Конечно, я вытащила все красные лоскутки из ее рабочей корзинки.

Ты должен быть очень осторожен, мой дорогой. Будет трудно. Но очень важно, чтобы Олимпия не рассказывала свою историю никому за пределами нашего семейного круга. Она-то думала, что спланировала все идеально, решив в точности повторить события той страшной ночи. Она даже прокралась в коридор за тобой и заперла все двери. Думаю, что она днем даже спустила веревку с чердака и спрятала ее в комнате отца. Ей оставалось лишь быстренько пройти туда и перетащить веревку в свою спальню. Ей нужно было очень торопиться, чтобы успеть сделать все приготовления за столь короткое время. Бедная Олимпия — грустно, наверное, когда кто-то любит себя так же сильно, как она. Ты же понимаешь, Нил, что быть актрисой — это несчастье Олимпии?

Я сказал Люси, что понимаю. Чего я не понял, так это каким образом маленькая девочка, способная так глубоко разобраться в подобном деле, вообще могла хоть чуточку испугаться дурацкой истории об Арчи Биггли, запертом в сундуке.

Люси сказала:

— Я только притворилась, что поверила в эту историю. Я думала, что если ты сможешь поверить в то, что я боюсь Арчи Биггли, то это для тебя будет гораздо лучше, чем знать правду. Нил, дорогой, в последнее время мне постоянно хочется тебя утешить.

Я спросил, не будет ли она так любезно утешить меня и рассказать, чего по-настоящему боялась.

— Ах, Нил, — сказала она, — конечно же я боялась Олимпию.

Я просто потерял дар речи. Видимо я выглядел очень нуждающимся в утешении, и Люси поспешила мне его дать.

— Милый, — сказала она, — это был просто физический страх. Он ни в какое сравнение не идет с моим внутренним страхом о том, что кто-то чужой может узнать правду; но тут я уже веду себя как ребенок. Особенно страшно мне стало в тот вечер, когда я посмеялась над Олимпией. Но, конечно, я немного боялась и с самого начала. И история об Арчи Биггли только усугубила мое состояние. Когда Олимпия мне ее рассказала, я сразу все поняла. Понимаешь, Нил, Олимпия и сама просто не могла поверить в эту историю.