Эдгар Джепсон - Загадка Лаудуотера

Мистер Флексен не считал, что полковник Грей пришел в замок в перчатках в ночь убийства с намерением убить лорда Лаудуотера, не оставив отпечатки пальцев. Но что, если предположить, что когда полковник уходил после тревожного разговора с леди Лаудуотер, нож на столе в библиотеке привлек его внимание, а перчатки были у него в кармане?

Мистер Флексен достал свою трубку, зажег ее и устроился в кресле, чтобы размышлять более свободно. Он свел воедино известные ему факты.

Полковник Грей вошел через окно библиотеки примерно в двадцать минут одиннадцатого.

Хатчингс вошел через окно библиотеки в половине одиннадцатого.

Таинственная женщина вошла через окно библиотеки примерно без десяти одиннадцать.

Затем она ушла через окно библиотеки примерно в четверть двенадцатого после бурной ссоры с лордом Лаудуотером.

Полковник Грей вышел через окно библиотеки примерно в двадцать пять минут двенадцатого — после тревожного разговора с леди Лаудуотер, по-видимому, в очень плохом настроении.

Джеймс Хатчингс вышел через окно библиотеки примерно в половину двенадцатого, если верить Уильяму Роперу, тоже в ярости.

Леди Лаудуотер вышла через окно библиотеки без четверти двенадцать и вернулась через него назад без пяти двенадцать.

Каждый из последних троих прошел в пятнадцати футах от лорда Лаудуотера, живого или мертвого, как на входе, так и на выходе из замка. Таинственная женщина же была с ним в курительной комнате.

Если поверить утверждению леди Лаудуотер, что она слышала храп своего мужа без пяти двенадцать, то ни полковник Грей, ни Хатчингс, ни таинственная женщина не могли совершить убийство — разве что один из них вернулся позже и совершил его. Эту возможность следует учитывать.

Но мистер Флексен не верил этому. Если бы он поверил в это, то сама леди Лаудуотер автоматически становилась наиболее вероятным кандидатом на совершение преступления. Оставалась возможность, что она сделала это. Конечно, насколько он знал, у нее были более веские причины совершить его, чем у кого-либо еще.

Свидетельство мистера Мэнли о времени, когда он слышал храп лорда Лаудуотера, было первостепенно важным. Но как получить от него это свидетельство? У мистера Флексена было явное чувство, что мистер Мэнли не только никак не поможет привлечь убийцу лорда Лаудуотера к ответственности, но и, благодаря склонности к донкихотству в его натуре, может помочь убийце избежать наказания. Он мог это сделать. Ему стоит лишь заявить, что он слышал храп лорда Лаудуотера в полночь, чтобы разрушить дело против каждого из тех четырех человек, которые, очевидно, могли совершить это преступление. У мистера Флексена было сильное подозрение, что мистер Мэнли не сможет вспомнить, когда он в последний раз слышал храп лорда Лаудуотера, пока полиция не начнет предпринимать шаги по осуждению одного из возможных убийц. Потом, когда дело против убийцы будет обнародовано, он выступит вперед и разрушит его. Мистер Флексен решил, что мистер Мэнли сентиментален, а он хорошо знал трудности взаимодействия с сентиментальными людьми. Кроме того, мистером Мэнли двигала затаенная злоба против убитого. Мистер Флексен вполне мог представить, что сейчас тот мог рассматривать лжесвидетельство как свой долг; он имел опыт взаимодействия со странным образом мышления сентиментального человека.

Ему казалось, что все зависит от того, найдет ли он эту таинственную женщину.

Во второй половине дня Элизабет Твитчер решила отправиться повидаться с Джеймсом Хатчингсом. Она не видела его со времени их разговора в ночь убийства. В обычных условиях она бы и не подумала отправиться к нему после этого разговора, ведь они расстались таким образом, что дальнейшие действия — действия, исполненные раскаяния — должны были исходить с его стороны. Но были веские причины, по которым ей не следовало ждать, пока он станет действовать, как он поступил бы в обычных условиях, после того как его дурное настроение улетучилось бы. Все прочие слуги и все жители деревни, которые не были членами семьи Хатчингса, были уверены, что он убил лорда Лаудуотера. Три служанки, которые завидовали тому, что Элизабет была красивее них, с плохо скрытым ехидством поздравили ее с тем, что она рассталась с Хатчингсом до убийства; ее мать также поздравила ее с этим фактом. Элизабет Твитчер была последней девушкой в мире, которая оставила бы человека в беде, и, учитывая характер Джеймса Хатчингса, она могла считать это убийство такой бедой. Кроме того, она очень любила его — все еще очень любила его, и тот факт, что он был в большой беде, делал его дороже для нее.

К тому же, каждый, кто говорил с ней о нем, упоминал, что он выглядел невыразимо несчастным. Ее сердце рвалось к нему.

И все-таки Элизабет отправилась повидаться с ним не без борьбы. Она чувствовала, что он должен прийти к ней. Тем не менее, ее любовь и жалость победили гордость в этой борьбе — прежде всего победила жалость.

Когда она постучала в дверь коттеджа отца Джеймса Хатчингса, Джеймс сам открыл ее, и его загнанный, виноватый вид окончательно разрешил для нее вопрос о его виновности. Элизабет не была напугана; на самом деле в ней вдруг разгорелся гнев на лорда Лаудуотера за то, что он довел до своего убийства. Как и любой другой, кто знал его, она не могла почувствовать к нему жалость.

Джеймс Хатчингс не выказал никакого удовольствия при виде нее — напротив, он смотрел на нее сердито.

— Пришла позлорадствовать, не так ли? — с горечью прорычал он.

— Не глупи! — резко оборвала его Элизабет. — С чего бы мне хотеть делать что-то подобное? Твой отец дома?

— Нет, его нет, — угрюмо сказал Джеймс Хатчингс, но его глаза жадно смотрели на нее.

Он не проявлял никакого намерения пригласить ее войти, поэтому Элизабет оттолкнула его в сторону, прошла через кухню, села на стул у окна и осмотрела Джеймса.

Тот закрыл дверь, повернулся и посмотрел на нее, неуверенно хмурясь.

Тогда Элизабет мягко сказала:

— Ты выглядишь очень плохо, Джим.

— Я не думал, что это ты расскажешь о моем пребывании в замке в ту ночь! — с горечью воскликнул Джеймс.

— Это была не я, — спокойно возразила Элизабет. — Это была эта маленькая гадина, Джейн Питтэвей. Она слышала, как мы разговаривали в гостиной.

— О, так вот оно что? — продолжил Хатчингс уже мягче. Затем, снова нахмурившись, он яростно выкрикнул: — Я сверну ей шею!

— Довольно этого! — отрезала Элизабет. — Ты уже слишком много наговорил о сворачивании шей. И много же пользы это тебе принесло!

— О, я знаю, ты веришь в то, что я сделал это, как и все остальные. Но, говорю тебе, я этого не делал. Клянусь, я этого не делал! — громко воскликнул Джеймс с горячностью, которая ее не убедила.