Виктор Уайтчерч - Убийство в колледже

В этот момент подошел официант, и Эмброуз сделал заказ. После Стэнхоуп продолжил:

— Ну раз так, то позвольте спросить, чем же вы в настоящее время на своей работе занимаетесь и куда она вас привела?

— Привела она меня в Лондон. Хотя в настоящий момент, признаюсь, я тут больше по воле случая.

— Да? Предполагаю, из-за этого ужасного дела с несчастным Хаттоном?

Сержант-детектив кивнул.

— И вы снова по этому поводу хотите меня подоставать? Вчера же именно этим занимался ваш суперинтендант.

— Вообще-то и впрямь собирался. Осмелюсь сказать, что мне есть еще чего у вас выспросить!

— Я вам обоим рассказал все, что мне известно.

— Да, но мне бы хотелось отмотать события немного назад. Это дело чрезвычайно запутанно, мистер Стэнхоуп. Я работаю над ним всего несколько часов, но чем дальше, тем больше окунаюсь в мистическую загадку.

Стэнхоуп сделал пару глубоких затяжек из трубки, а затем произнес:

— Полагаю, мне не нужно спрашивать, подозреваете ли вы в убийстве Хаттона кого-либо конкретного?

— Вы, конечно, можете меня об этом спросить, но отвечу я как полицейский: не всегда полезно подозревать конкретного человека на первых шагах расследования. Мне необходимо размышлять максимально непредвзято, иначе я рискую исказить объективные факты. Убийство — это самое серьезное из возможных преступлений, мистер Стэнхоуп. Оно касается жизни человека . Так что если вы концентрируете внимание на одном конкретном человеке, который вполне может оказаться невиновным, вы обрекаете себя на две прямые опасности: во-первых, соблазн подогнать факты под этого человека, а во-вторых, проигнорировать любые умозаключения о том, что эти факты на самом деле подходят кому-то другому. Так что велик шанс не только потерять след настоящего преступника, но и повесить невиновного.

— Вы меня чрезвычайно заинтересовали, — ответил Стэнхоуп, — и, если можно так сказать, подняли в моих глазах методы полицейской психологии, хотя не то чтобы я много знал о полиции. Но знаете, из-за ваших уклончивых ответов у меня создалось впечатление, что все-таки у вас есть кто-то на примете.

Эмброуз влил в себя бокал кьянти, принесенного официантом, и рассмеялся.

— К слову, я могу подозревать любого из членов консультативного комитета, включая вас.

— Что! — вздрогнул маленький бородач.

— Легко! Кто-нибудь из вас, зная, что мистер Хаттон собирался остаться один, вполне мог вернуться в колледж — скажем, в половине второго — совершить убийство, спуститься по лесенке до прихода рабочих и провести оставшееся время где-нибудь в пределах колледжа до прихода остальных членов собрания.

— Боже правый! — воскликнул Стэнхоуп. — Пожалуйста, сэр, это был не я, сэр! У меня алиби!

— Должен сказать, оно есть у всех вас, — сказал Эмброуз. — Я лишь показал вам, какими простыми и естественными могут быть у человека подозрения. Но теперь к делу: раз уж нам довелось встретиться, я хотел бы задать вам пару вопросов. Мне важно знать, почему мистер Хаттон вчера принес обед с собой и остался в том кабинете один.

— Он сказал, что ему нужно было написать несколько писем, и…

— Да, вы уже нам об этом говорили. Но понимаете в чем дело… никаких писем он не писал, даже не начал ни одного. Теперь скажите мне, знал ли мистер Хаттон заранее, что кабинет в обеденный час будет пуст? Я имею в виду, что мистер Хенлоу будет в этот день в отъезде?

— Дайте-ка подумать! Да… точно, да, думаю, он знал. На нашем прошлом собрании мистер Хенлоу упомянул, что возможно в следующем месяце уедет за границу в отпуск. Но знаете, даже если бы мистер Хенлоу и присутствовал на встрече, он бы не остался на обед в своих комнатах.

— Почему?

— Потому что он никогда не трапезничает у себя, кроме разве что чаепития.

— Понятно. Так получается, что Хаттон мог рассчитывать на то, что его в это время там никто не побеспокоит?

— Именно.

— Теперь мне интересно, назначил ли он в том кабинете кому-либо встречу. Скажите мне, мистер Стэнхоуп, был ли мистер Хаттон хоть как-то заинтересован в витражном стекле, эскиз которого вы вчера обсуждали?

— Вы про этот тошнотворный, мерзостный, никуда не годный мемориал в честь покойной жены Финмера? — выпалил маленький художник. — Заинтересован! Да он возненавидел этот кошмар так же, как и все мы. Он уже даже спорил с самим Финмером на эту тему.

— Не возможно ли, что он пригласил мистера Финмера прийти и обговорить с ним еще раз все вчера, или может сквайр сам сказал, что наведается?

— Конечно, нет. Хаттон бы нам сказал. У него безусловно могла быть встреча, но она точно никакого отношения не имела к делам комитета, иначе бы мы знали.

Эмброуз молча кивнул, затем на пару минут отвлекся на свой обед и потом снова сказал:

— Вы близко знали мистера Хаттона, мистер Стэнхоуп?

— Нет. Мы в той или иной степени увлекались одними и теми же предметами и темами, но не более. А почему вы спрашиваете?

— Мне бы очень помогло, если б я смог узнать как можно больше деталей и фактов о личной жизни мистера Хаттона: его привычках и, в особенности, его товарищах.

— Боюсь, что ничем не могу помочь, но вот его сестра…

— Да, я уже виделся с ней. Но иногда оказывается, что близкие друзья знают о человеке гораздо больше, чем его родственники.

— В таком случае я бы посоветовал вам обратиться к доктору Блейку, профессору богословия. Он уж точно знает о Хаттоне больше, чем кто-либо другой. Они еще со школы были не разлей вода.

Сержант-детектив припомнил, что мисс Хаттон говорила ему о близком друге ее брата — профессоре, и решил как можно скорее отправиться к нему.

Стэнхоуп допил кофе, почистил трубку от пепла, встал и потянулся за шляпой.

— Еще вопросы?

— Нет. Вы получили записку о завтрашнем допросе?

— Я приду.

— Ах да, последний вопрос. Вы случаем не знаете, приносил ли вчера с собой мистер Хаттон последнее вечернее понедельничное издание « Ивнинг Газетт » ?

— На это я могу ответить: точно не приносил. У него не было времени читать утренние газеты перед поездкой на собрание, и он попросил меня дать пробежаться глазами по моей « Мэйл » — хотел взглянуть на счет в крикете в тренировочном матче.

— А он, конечно, был в вечерней газете. Спасибо, мистер Стэнхоуп!

Доктор Блейк, высокий темноволосый мужчина сурового вида, был одним из лучших университетских профессоров богословия. Он создавал поразительное впечатление сухого, четкого человека, не терпящего двусмысленности и отвлеченности, и его лекции и стиль преподавания полностью отражали его характер.

Широкий лоб, изборожденный морщинами, густые брови, большой романский нос и твердый, бескомпромиссный изгиб рта, — одним словом, внешний вид, — полностью отражали внутреннее содержание этого человека. Лишь изредка уголки его рта немного смягчались в легкой улыбке, но при этом уже становилось очевидно, что у доктора Блейка на самом-то деле добрая душа и веселый нрав.