Александр Свистула - Граф Соколовский и таинственный социалист

– Я и моя жена легли спать в десятом часу. Спальня на втором этаже.

– Вы не слышали ничего странного? Борьбы, криков, выстрела, к примеру.

– Нет, я крепко сплю. И ничего не слыхал. На счастье этому негодяю – иначе я сам бы пристрелил его, как собаку, – угрожающе уверил Аносов.

– Значит, тело было найдено здесь, – задумчиво промолвил граф, повернувшись к судебному следователю.

– Александр Константинович, позволите мне выйти? Мне тяжело вспоминать.

При этих словах, застревающих в горле, подполковник поднялся с жалобно скрипнувшего кресла и направился к двери.

– Владимир Павлович, а ваша супруга здесь? – поинтересовался Матюшкин.

– Не стоит её беспокоить. Она слишком плоха, – опередив следующий вопрос, произнёс хозяин усадьбы.

– Но нам требуется встретиться с ней, – твёрдо сказал Соколовский. – Ей станет только хуже, если убийца вашего сына останется безнаказанным.

– Хорошо, – грубо проворчал подполковник. – Я предупрежу слугу.

Дверь с шумом захлопнулась за грузной фигурой отставного офицера. Глаза Соколовского азартно сверкали. Он с интересом оглядел оранжевый коврик и поглядел на Матюшкина.

– Что же, мой друг, кто обнаружил тело?

– Хромой слуга услышал выстрел и прибежал сюда. Ярослав Владимирович лежал рядом с этим креслом. Слуга, его зовут Порфирий, бросился на убийцу. Ему даже удалось оторвать рукав от пиджака убийцы. Я захватил его с собой. Вот он, – Матюшкин второпях достал из кармана брюк обрывок ткани настолько тёмного зелёного цвета, что его можно было легко спутать с чёрным.

Соколовский внимательно оглядел лоскут пиджака. Тонкие пальцы погладили сохранившиеся чёрные пуговки.

– Убийце удалось выскользнуть из передней во двор. На дорожке его пытался задержать садовник. Однако молодой человек оказался ловчей.

– Ясно, – выдохнул граф. – От этих слуг никакого толка.

– Порфирий тут же разбудил хозяина и поспешил к околоточному. Ах, первым делом он побежал за врачом, а потом к околоточному. Жене Владимира Павловича стало плохо, когда в доме поднялся шум. Ранним утром я прибыл сюда и сразу же…

– Постойте, мой друг, – граф выставил вперёд ладонь, призывая следователя к молчанию. – Я должен сам проследить всю цепочку расследования. От начала и до конца. Со слугой мы ещё побеседуем. На месте преступления ничего подозрительного не нашли?

– Нет, Александр Константинович. Никаких улик, кроме обрывка пиджака у нас нет.

Граф Соколовский с интересом прошёлся по книжным полкам. На полях встречались пометки, сделанные, видимо, рукой молодого Аносова. Несколько раз он наткнулся на спрятанные среди страниц обрывки нелегальных газет.

– «Сознательная Россия», «Знамя труда», – прочитал Соколовский. – А это непонятно, что за газета.

– Эсеры, – с негодованием воскликнул Матюшкин.

– Да. По-видимому, покойный их горячо поддерживал. «Киевская мысль». А вот послушайте: «в расползающейся «неисторической» среде гораздо легче пожертвовать своей жизнью во имя идеи, чем провести единство идеи через свою жизнь».

В этот момент дверь тихонько отворилась, и в библиотеку шагнул прихрамывающий слуга. В его чётких движениях ощущалась военная выправка, всегда вызывавшая симпатии в сердце Соколовского. Граф вложил обрывок газеты в книгу и поставил её на место.

– Господа, хозяин приказал провести вас к хозяйке.

– Не стоит спешить, милейший, – граф подошёл к Порфирию, размахивая тростью, и прикрыл дверь. – Присаживайтесь.

Лёгким движением пальцев Соколовский указал на стулья.

– Я постою. Ведь наш разговор не будет долгим, Ваше сиятельство?

– В ногах правды нет, – заметил граф, намекая на хромоту слуги. – Впрочем, как угодно. Давно вы служите этому семейству?

– С рождения, сударь. Я всегда буду предан его высокоблагородию.

– Похвально. Вы помните, как выглядел гость, пришедший той ночью?

– Да, обыкновенно. Тёмные волосы, ростом с ваше благородие, – Порфирий указал на Матюшкина. – Нос картошкой. Среднего телосложения. В тёмно-зелёном пиджаке, я сначала принял его за чёрный. И в мятой рубашке непонятного цвета.

Слуга мучительно морщил лоб, но не мог больше припомнить ничего. Его описание соответствовало портеру, записанному ранее со слов садовника. Судебный следователь показывал этот портрет по дороге к Аносовым. К несчастью для полиции, убийца был лишён шрамов, разноцветных глаз, отрезанных ушей и других необычных примет. Словно пытаясь усложнить работу сыскной полиции, убийца родился без родимых пятен и врождённых уродств. Таинственный социалист походил на тысячи других жителей Петербурга, разгуливающих в данную минуту по бульварам столицы.

– Вы провели его в библиотеку. И сколько прошло времени, как вы услышали выстрел?

– Минут десять-пятнадцать. Часы в передней показывали пол-одиннадцатого. Я побежал в библиотеку и наткнулся на убийцу.

– У него было в руках оружие?

– Было. Шестизарядный револьвер. Я схватил его за грудки, но он оказался сильнее. Мерзавец отбросил меня и убежал. У меня в руках остался обрывок рукава.

– Да, я знаю. Значит, в пол-одиннадцатого произошло убийство. А Борис Михайлович сказал, что к околоточному вы прибежали почти в двенадцать. Что вас задержало в пути?

– Когда я разбудил хозяина, в доме поднялся шум. Служанки рассказали Настасьи Ивановне о смерти сына. Хозяйке стало плохо, и меня послали за доктором. После я прямиком направился к нашему околоточному, он живёт в той стороне улицы, – Порфирий неопределённо махнул рукой.

– Вы никогда не встречали убийцу прежде?

– Нет, господин. Тогда я увидел его впервые.

– Почему вы не помогли садовнику схватить его, когда был шанс?

– Когда мы с ним, здесь, схватились, он бросил меня на пол. Пока я поднялся и выскочил во двор, он уже убежал.

На этом граф Соколовский окончил допрос и попросил Порфирия провести их к хозяйке дома. Поднявшись на второй этаж, слуга повёл их вдоль узкого коридора.

– Это спальня покойного, это кабинет хозяина, а здесь находится их спальня.

Порфирий подвёл их двери, ручка которой потрескалась от старости и уже отжила свой век. Он взялся за дряхлую ручку и пропустил их внутрь просторной комнаты. Матюшкин и его старший товарищ очутились в светлой просторной спальне, пропитанной материнским горем. Пожилая госпожа Аносова согнулась в старой бержерке, уткнув утомлённое лицо в большую фотокарточку. Образ сломленной горем старушки, облачённой в траурные одежды и чёрный платок, тронул душу постаревшего графа. Она походила на ласточку с надломленным крылом, угодившей в беспощадную бурю. Светлые занавески, раскачиваемые порывами ветра, гладили спину этой несчастной старушки. В спальне, как и в остальных комнатах дома Аносовых, царила приятная простота. Под окном, между старушкой и широкой кроватью, был столик с графином воды и стеклянным стаканчиком.