Эмиль Габорио - Дело № 113

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал он Просперу.

Он был у Проспера как у себя дома. На столе в гостиной лежала книга, которую он вытащил из библиотеки. Еще немного, и он мог бы казаться собственником всей обстановки.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил кассир.

— Вы удивлены, найдя меня здесь, не правда ли? Я знал это. Ваш батюшка хотел представить меня вам, но сегодня утром его вызвали в Бокер. Я должен засвидетельствовать от его имени и от своего, что оба мы убеждены в том, что вы не взяли у господина Фовеля ни сантима!

Эта новость обрадовала кассира.

— А вот и письмо к вам от вашего отца, — продолжал высокий господин. — Он просил меня передать его вам. В нем, надеюсь, он рекомендует вам меня.

Кассир принял протянутое к нему письмо, распечатал его, и, по мере того, как он читал, выражение лица его прояснялось и на бледных щеках стал появляться румянец.

Закончив чтение, он протянул высокому господину руку.

— Мой отец пишет мне, — сказал он, — что вы его лучший друг. Он советует мне быть с вами вполне откровенным и слушаться ваших советов.

— Превосходно! Сегодня утром ваш милый отец сказал мне: «Вердюре — это мое имя, — Вердюре, сказал он, мой сын попал в передрягу, надо его спасать!» И я ему ответил: «К твоим услугам». И вот я здесь. Но перейдем к делу. Что вы рассчитываете предпринять?

— Что я рассчитываю предпринять? — ответил с дрожью в голосе Проспер. — Найти несчастного, который погубил мою жизнь, указать на него суду и затем — отомстить!

— Отлично сказано! Я помогу вам в этом, Проспер. В доказательство этого я придумал кое-что и для вас. Вот мой план. Начните с того, что продайте поскорее эту обстановку, покиньте эту квартиру и скройтесь.

— Скрыться? — воскликнул возмущенный кассир. — Скрыться? Да разве вы не знаете, милостивый государь, что это было бы равносильно признанию себя виновным, что это перед всем светом подтвердило бы то, что я скрылся нарочно, чтобы втихомолку распорядиться украденными тремястами пятьюдесятью тысячами франками!

— Полноте! — холодно ответил господин с рыжими бакенбардами. — Лучший пловец, которого злодеи бросят в воду, никогда не станет тотчас же выплывать наружу. Наоборот, он нырнет, будет плыть под водою, насколько хватит ему дыхания, будет стараться уплыть как можно дальше и выйдет на сушу только там, где его уже не увидят, и когда будут считать, что он уже погиб, утонул, — вот тут-то для него и время мстить. У вас есть враг? Только одно его неблагоразумие может погубить его. И чем более вы будете вооружены против него, тем более он будет вас бояться.

С удивлением и в то же время с покорностью Проспер внимал этому человеку, который хотя и был другом его отца, но был ему совершенно незнаком. И сам того не сознавая, он подчинился влиянию натуры более энергичной, чем его собственная. И он был счастлив, что нашел в нем для себя опору.

— Я последую вашему совету, — ответил Проспер после долгого раздумья.

— Я знал это, мой друг. Я знал это настолько, что уже заранее пригласил мебельщика. За всю вашу обстановку, исключая картины, он дает вам двенадцать тысяч франков. Это жестоко с моей стороны, но необходимо. У вас нет вовсе денег, а они-то именно теперь и нужны. Вы мой больной, а я ваш врач. И если мне приходится резать вас по живому, то не мешайте мне резать. Это необходимо для вашего же спасения.

— Режьте! — отвечал с решимостью Проспер.

— Отлично. Но… надо торопиться! Есть у вас друг Лагор?

— Рауль? Да, я его близкий товарищ.

— Что это за тип?

— Это племянник господина Фовеля, очень молодой человек, богатый, воспитанный, остроумный, лучший и корректнейший из всех, кого я знаю.

— Гм!.. — ухмыльнулся Вердюре. — Вот смертный, одаренный сразу всеми добродетелями! Я с нетерпением ожидаю с ним знакомства. Я должен сознаться перед вами, Проспер, что от вашего имени я написал ему письмо, в котором просил его пожаловать сюда, и он дал мне ответ, что приедет непременно.

— Как! — воскликнул Проспер, ошеломленный этим сообщением. — И вы можете предполагать…

— Ничего я не предполагаю! — отвечал Вердюре. — Мне единственно нужно повидаться с этим господином. У меня есть даже маленький план разговора с ним, и я вам его сообщу…

В это время звонок прервал слова Вердюре.

— Да вот и он! — воскликнул Вердюре. — Прощай, мой план! Где бы мне скрыться, откуда бы можно было все видеть и слышать!

— Вот в этой комнате… Оставьте дверь открытой и спустите портьеру.

Раздался звонок во второй раз.

— Иду, иду! — крикнул кассир.

— Заклинаю вас вашей жизнью, Проспер, — сказал ему Вердюре, — ни одним словом не обмолвитесь перед этим человеком о ваших планах и обо мне. Оставайтесь для него убитым горем, разочарованным, не знающим, с чего начать…

И он скрылся, а Проспер пошел отворять Раулю. Первым движением Рауля было броситься на шею к кассиру.

— Мой бедный друг! — воскликнул он, пожимая ему руки. — Дорогой мой Проспер!

Но в этих демонстративных излияниях было нечто принужденное, что если и осталось незамеченным для Проспера, то, во всяком случае, было отлично видно Вердюре.

Они вошли в гостиную.

— Твое письмо, — продолжал Рауль, — меня прямо-таки поразило. Оно задело меня за живое. Я даже подумал: не сошел ли ты с ума? Но я все бросил и вот приехал к тебе.

Проспер едва понимал его, озабоченный содержанием письма, которого он вовсе даже и не писал. Что ему было отвечать? Что же это был за человек, который принимал в нем такое участие?

— Бодрись! — продолжал Лагор. — Зачем отчаиваться? Мы еще молоды, еще хватит времени начать жизнь сначала. У тебя друзей сколько угодно. И если я приехал сейчас к тебе, то только для того, чтобы сказать тебе: рассчитывай на меня вполне. Я богат, и половина моего состояния к твоим услугам.

Это благородное предложение, сделанное с редкой простотой, глубоко тронуло Проспера.

— Благодарю, Рауль, — отвечал он растроганным голосом. — Но никакие деньги в мире не в состоянии мне помочь.

— Неужели? Что же ты предполагаешь делать? Не думаешь же ты оставаться в Париже?

— Не знаю, мой друг. Ничего я не предполагаю. Я совсем потерял голову.

— Да ведь я же сказал тебе, что нужно начать новую жизнь! Прости меня за откровенность, я от души. Пока эта таинственная кража не будет объяснена, до тех пор тебе в Париже оставаться невозможно.

— А если она не будет вовсе объяснена?

— Самое главное, чтобы о тебе все забыли. На этих днях я говорил о тебе с Кламераном. Ты несправедлив к нему, он очень к тебе расположен. На месте Проспера, сказал он, я все распродал бы и уехал в Америку, нажил бы там состояние и, возвратившись обратно миллионером, убил бы конкуренцией Фовеля.