Эмиль Габорио - Дело № 113

Этот совет затронул в Проспере его самолюбие. Он не возразил ничего. То же самое советовал ему и этот неизвестный для него Вердюре.

— Ну? — спросил Рауль.

— Я подумаю, — отвечал кассир, — посмотрю… Хотелось бы узнать, что говорит теперь господин Фовель?

— Мой дядя? Ты ведь знаешь, что с тех пор, как я отклонил его предложение поступить к нему в банкирскую контору, мы с ним не разговариваем. Вот уже месяц, как я у него не бываю. Но я получаю оттуда кое-какие сведения…

— Через кого?

— Через твоего протеже, Кавальона. Дядя после кражи чувствует себя еще хуже, чем ты. Его очень редко стали видеть в банкирской конторе, говорят, что он выдержал какую-то ужасную болезнь.

— А госпожа Фовель и… — робко спросил кассир, — и Мадлена?

— О, — весело отвечал Рауль, — тетка ударилась в религию и все молится об отыскании виновного. А что касается до моей прелестной кузины, то она не снисходит до вульгарных вопросов и вся поглощена приготовлениями к костюмированному балу, который будет послезавтра у Жандидье. Одна из ее подруг передавала мне, что она увлечена теперь какою-то совершенно неизвестной швейкой, которая шьет для нее костюм фрейлины Екатерины Медичи и у которой он выходит чудесно.

Проспер очень страдал, но последнее известие его доконало.

— Мадлена!.. — прошептал он. — Мадлена!..

Лагор сделал вид точно не расслышал и стал прощаться.

— Мне пора, дорогой Проспер, — сказал он. — В субботу я увижу на балу этих дам и привезу тебе новостей. Не падай же духом и помни, что, что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на меня вполне.

В последний раз Рауль пожал руку Проспера и удалился. А несчастный кассир так и остался недвижимый и уничтоженный. И нужен был веселый голос господина с рыжими бакенбардами, чтобы вывести его из оцепенения.

— Вот друзья! — воскликнул Вердюре, выйдя из засады.

— Да, — грустно отвечал Проспер. — Слышали? Он предлагал мне сейчас половину своего состояния.

— Это очень скупо с его стороны, — пожал плечами Вердюре. — Почему бы ему не предложить вам всего своего состояния? Я уверен, что этот красивый молодой человек с удовольствием дал бы вам миллион, чтобы только видеть вас по ту сторону океана.

— Он? Но почему же?

— Кто знает? Быть может, по той самой причине, которая заставила его дать вам понять, что вот уже целый месяц он не бывает у своего дяди.

— Но это совершенно верно, я знаю это!

— Да я этого и не отрицаю! А теперь приоденьтесь, и мы отправимся вместе к господину Фовелю.

Это предложение вывело Проспера из себя.

— Ни за что на свете! — закричал он. — Никогда! Я видеть его не могу!

Это нисколько не удивило Вердюре.

— Я вас понимаю, — отвечал он, — и вполне вас оправдываю, но я надеюсь, что вы согласитесь со мною. Я хотел повидаться с господином Лагором, теперь мне надо познакомиться с господином Фовелем. Понимаете ли, это необходимо! Неужели вы не можете потерпеть каких-нибудь пяти минут? Я ему представлюсь как ваш родственник, и вам не придется сказать ему ни единого слова.

— Если это действительно необходимо, — сказал Проспер, — если вы этого хотите…

— Да, я этого хочу. Идем, черт возьми! Ну, живее переодевайтесь! Уже поздно, и хочется есть. Мы позавтракаем по дороге.

Едва кассир вошел в спальню, как раздался новый звонок.

Вердюре пошел отпирать. Это был швейцар, принесший объемистый пакет.

— Письмо к господину Бертоми! — сказал он.

Это было совсем особенное письмо. Адрес был написан не от руки, а составлен из печатных букв, тщательно вырезанных из книги или из газеты и наклеенных на конверт.

— Вот так письмо! — воскликнул Вердюре. И, обратившись к швейцару, он сказал: — Подождите здесь, через минуту я выйду.

Он оставил швейцара в столовой, вошел в гостиную и затворил за собою дверь. Здесь он нашел Проспера, который, услыхав звонок и чужой голос, шел было узнать, кто это пришел.

— Посмотрите-ка, что вам принесли! — сказал Вердюре и без церемоний разорвал пакет.

Оттуда посыпались банковые билеты. Он сосчитал их. Оказалось десять. Проспер побагровел.

— Что это должно означать? — спросил он.

— А вот узнаем! — отвечал Вердюре. — Кстати, вот и записка!

Записка, как и адрес, тоже была составлена из печатных букв, вырезанных из книги и наклеенных на бумагу.

Она была коротка, но выразительна:

«Дорогой Проспер, друг, которого ужасает ваше положение, посылает вам эту помощь. Это от всего сердца. Уезжайте, бросьте Францию, вы еще молоды, будущее еще перед вами. Уезжайте, и пусть эти деньги послужат вам на счастье».

— Весь мир сговорился против меня! — воскликнул Проспер. — Все хотят, чтобы я уехал!

Вердюре самодовольно улыбнулся.

— Наконец-то! — сказал он. — Открыли глаза, начинаете понимать! Да, мой друг, на свете есть люди, которые вас ненавидят за причиненное вам зло; есть люди, для которых ваше присутствие в Париже будет служить постоянной угрозой и которые желают откупиться от вас деньгами.

— Но кто эти люди? Скажите мне! Объясните, кто прислал мне эти деньги?

Вердюре печально покачал головой.

— Если бы только их знать! — ответил он. — Тогда бы я считал свою миссию исполненной, так как знал бы, кто совершил ту кражу, которую приписывают вам. Но мы еще поищем! Начнем со швейцара!

И он отворил дверь и крикнул:

— Подите-ка сюда, любезный!

Швейцар подошел.

— Кто вам передал этот пакет? — спросил его Вердюре.

— Комиссионер. Он сказал мне, что доставка уже оплачена.

— Он вам известен?

— Даже очень хорошо. Он стоит всегда у винного погреба на углу улицы Цигаль.

— Позовите его ко мне.

Швейцар вышел, а Вердюре достал из кармана памятную книжку, разложил перед собою банковые билеты и, глядя то на них, то в книжку, старался сличить номера с написанными в книжке.

— Эти билеты присланы вам не вором, — сказал он решительно.

— Вы думаете?

— Я в этом уверен. У меня выписаны все номера украденных билетов.

— Как! Их не было даже у меня!

— Зато они были в банке. И это к счастью. Ну-с, посылка эта исходит не от вора. Очевидно, эти деньги посылает вам то другое лицо, которое находилось у кассы в момент кражи, которое не могло помешать и страдает теперь угрызениями совести. Вероятность присутствия при краже двоих лиц, подтверждаемая царапиной, теперь становится очевидной. Ergo — я прав.

Кассир из всех сил старался понять эти слова, боясь перебивать Вердюре.

— Поищем теперь, — продолжал высокий господин, — поищем теперь, кто это второе лицо, находившееся при краже.

И он взял письмо, медленно прочитал его три или четыре раза, изучая построение фраз и каждое слово.

— Да, это несомненно, — проговорил он. — Это письмо составлено женщиной. Мужчина, оказывая приятелю денежную услугу, никогда не написал бы «помощь». Это обидно для получателя. Мужчина в этом случае употребил бы слово «взаймы», «безделицу», или попросту — «эти деньги», но никогда не «помощь». Только одна женщина, которой непонятны глупые мужские условности, может выражаться так прямо. А фраза «Это от всего сердца» — уже совсем бабья.