Буало-Нарсежак - Солнце в руке. Полное собрание сочинений. Том 11

— Хорошо. Завтра.

Вот когда между нами началась настоящая война. Кровавая и беспощадная. Потому что я не позволю делать из Жана-Мари ставку в игре между этим подонком и мной.

Над озером поднимается туман. Его плотные вязкие клубы оседают на лице, оставляя на щеках влажный след. Ван Лоо так и не решился сопровождать Армель и Жана-Мари. Он остался у машины, спрятанной в гуще деревьев, и сейчас до них доносится оттуда его покашливание. Удивительно, как далеко распространяются на озере звуки… Жан-Мари, полностью одетый в подводное снаряжение, сидит на носу. Армель гребет, ухватившись за весло обеими руками. Пока они плывут, как выражается Жан-Мари, «на глазок».

— Ты не замерз? — спрашивает Армель. — Если почувствуешь, что туман тебе мешает, мы вернемся!

— Нет, ничего… Все нормально.

Мешочки лежат у него в ногах. Ван Лоо, расставаясь с ними, выглядел таким убитым, что Армель не смогла отказать себе в удовольствии и ехидно сказала: «Если вы хотите занять место Жана-Мари, не стесняйтесь». Теперь, усердно работая веслом, она без конца задает себе один и тот же вопрос. Ворованное это золото или нет? Ей кажется, что оно так же «опасно», как какое-нибудь радиоактивное вещество, убивающее всякого, кто просто находится рядом.

— Тормозите! — вполголоса говорит Жан-Мари. — Это где-то здесь.

Наклонившись над бортиком, он ищет глазами красный поплавок.

Вода напоминает живое гладкое зеркало, по которому, отражаясь, медленно плывут картины раннего утра.

— Стоп! — почти шепчет Жан-Мари. — Приехали!

Ухватив поплавок, он вытягивает руками нейлоновый трос с грузилом.

— Отпускайте весло!

Лодку слегка разворачивает, и наконец она неподвижно останавливается как раз напротив смотровой площадки, которая угадывается в туманном воздухе.

Жан-Мари и Армель молча вытаскивают мешки и укладывают их в ряд. Они так часто повторяли эту сцену дома, что каждый жест отрепетирован до автоматизма. Жан-Мари спустится, держась за якорную нить, и снизу дернет за нее, когда у него все будет готово. Тогда Армель отправит за борт первый мешок, тоже для надежности привязанный нейлоновым тросом. Внизу Жан-Мари уже будет его ждать. Он отвяжет мешок, и Армель вытянет трос наверх. Точно так же спустит второй, за ним — третий и наконец четвертый. Никаких проблем.

Ван Лоо, конечно, ведет себя недоверчиво, но разве он вообще хоть кому-нибудь доверяет? Стоит зазвонить телефону, он уже тут как тут: «Это не меня?» Армели приходится его одергивать: «Разумеется, не вас. Это тетю. И с чего, скажите, пожалуйста, вам станут сюда звонить, если никто не знает, что вы здесь? Ведь вы сами мне так сказали, разве нет?» Он не отвечает. Идет в парк. Долго ходит туда-сюда. Курит сигарету за сигаретой. Назад идет через гараж. Все время ворчит. Все время таскается за Жаном-Мари. Ни минуты не может спокойно посидеть на месте. Все стережет свое богатство. Даже спать стал в машине! Лично принял участие в погрузке мешков. Суетился вокруг Жана-Мари и без конца твердил: «Осторожнее с ними! Опускайте потихоньку!» Армель опускает в воду свои пылающие ладони. Наверняка будут волдыри, но зато какое удовольствие сказать себе, что она наконец-то добилась своего. Самая трудная часть операции закончена. С этой минуты все пойдет так, словно она запалила кончик длинного шнура, и теперь огонь неотвратимо близится к запалу, предвещая взрыв. Боже мой! Ждать так долго! Рассвет встает, словно поднимается занавес, и за ним взору открываются отдельные фрагменты пейзажа, еще плохо различимые в неясном свете утра. Армель склоняется ближе к воде. Он — там, во мраке водной стихии, словно волшебный садовник из сказки, сажающий в землю маленькие солнца — золотые слитки. Пора ему уже закончить. Эти пузырьки… Может быть, он уже поднимается? Ван Лоо просто заставил его выздороветь в рекордно короткий срок! Это ужасно. Но еще ужаснее то, что она сама, прекрасно сознавая, какая опасность ему грозит, позволила Жану-Мари согласиться, лишь изобразив слабый протест. Этого она себе не простит никогда. Ну, где же он? Пусть скорее вынырнет. Скорее! Пусть только выныривает, и тогда она наконец прижмет его, мокрого, к своей груди. Она попросит у него прощения!

И вот он наконец появляется, подняв вокруг себя небольшой водоворот. Рука у него высоко поднята в знак победы. В знак богатства. В знак счастья. Армель плачет. Она знает правду.

Я все пишу. Я пишу. У меня нет друга, кроме этой тетради. Я была уверена, что мы все поступили неосторожно: Ван Лоо — потому что это он заставил Жана-Мари; Жан-Мари — потому что позволил Ван Лоо увлечь себя; я сама — потому что в очередной раз пошла у него на поводу. Все пошло не так. Все пошло не так, как надо. Жан-Мари храбрится. Он старательно скрывает свое недомогание, но разве можно скрыть внезапные приступы резкой боли? И паралич горла, который он пытается спрятать за неловким кашлем? Да, пока это быстро проходит, но я же вижу, что в эти краткие минуты он теряет способность говорить. Есть и другие симптомы, при виде которых врач задумчиво скребет в затылке. Он отозвал меня в сторонку.

— Скажите честно! Он опять нырял? Я должен знать.

— Да. Он во что бы то ни стало хотел продолжить поиски.

— Он что, рехнулся? Подождать он не мог? И почему вы не сказали мне сразу? Его надо было немедленно отправить в Лориан. У них там есть специальное оборудование для лечения кессонной болезни. А теперь…

— Уже ничего нельзя сделать?

— Что я вам могу сказать? Я не знаю. Паралич может прогрессировать. Его надо обязательно отправить в Лориан и обследовать. Срочно, понимаете, срочно!

Его увезли. Ван Лоо в ярости — это бросается в глаза. В этом он весь. Такие типы, как он, всегда готовы свалить ответственность на кого-нибудь другого.

— Если бы вы хоть чуть-чуть подумали, вы бы догадались забрать у него золотую монету! Тогда еще можно было бы… Ну да, тогда вы сами могли бы пойти в жандармерию и рассказать про грузовик. Но без этого доказательства вас и слушать не станут!

Он как ошпаренный крутится на месте. Я мечусь между ним и теткой, которая ничего не понимает и дает идиотские советы вроде припарок с льняным семенем или настоя огуречной травы. Жизнь становится невыносимой. Каждая минута превращается в ком земли, брошенный на могилу надежды. Пятьсот миллионов коту под хвост! Ничего не скажешь, налет наоборот: вор добровольно отдает награбленное. Ситуация настолько абсурдна, что я не выдерживаю. Отозвав Ван Лоо в сторонку, я заявляю ему самым решительным тоном:

— Я иду!

— Куда еще?

— В жандармерию! Я все им расскажу. Возможно, они сочтут меня ненормальной, но все-таки кого-нибудь пошлют.

Ван Лоо недовольно морщится.

— Подождите! Жан-Мари скоро вернется. Рассказ должен исходить от него.