Агата Кристи - Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

— Не знаю, — задумчиво произнесла Аврелия.

— Никто не хочет войны, детка.

— Но люди иногда получают то, чего не хотели.

— По-моему, такие разговоры очень опасны. Не стоит внушать окружающим вредные идеи, — решительно заявила Джоан.

Аврелия улыбнулась.

Они еще немного поболтали о том о сем. После обеда Джоан зевнула, и Аврелия сказала, что не станет ее дольше задерживать — мать наверняка устала.

Джоан сказала: да, еще как.

Назавтра, пробежавшись с утра по магазинам, Джоан успела на поезд, отходивший в Крейминстер в два тридцать. Это означало, что она окажется там около четырех. И будет поджидать Родни дома, к чаю.

Она с удовольствием смотрела в окно вагона. Пейзаж не особенно привлекателен в это время года — голые деревья, мелкий моросящий дождик, но все такое знакомое, родное. Багдад с его людными базарами, ярко-голубыми с золотом куполами мечетей казался до того далеким и нереальным, словно его вовсе и не было. И это долгое неправдоподобное путешествие, долины Анатолии [333] Анатолия — старое название Малой Азии. , снега и горные пейзажи Тавра, скалистые вершины, длинный спуск сквозь ущелья к Босфору, стамбульские минареты [334] Минарет (араб.) — высокая башня многогранной или цилиндрической формы, необходимая принадлежность мусульманской мечети, с вершины которой правоверных призывают к молитве. , смешные воловьи повозки на Балканах, Италия, синее Адриатическое море, так сверкавшее, когда они покидали Триест, Швейцария и Альпы в сумерках, череда разнообразнейших видов и сцен, и вот все завершается — путь к дому мимо притихших деревень…

Будто я и не уезжала, думала Джоан. Будто никогда не уезжала..

Она снова почувствовала, что запуталась, не способна разобраться в собственных мыслях. Вчерашняя встреча с Аврелией огорчила ее — безразличные глаза дочери смотрели на нее равнодушно, без интереса. Аврелия, подумала она, не заметила произошедшей во мне перемены. А почему, собственно говоря, она должна была что-то заметить?

Ведь внешне Джоан не изменилась.

— Родни… — произнесла она с нежностью.

Ощущение тепла вернулось к ней, а вместе с ним сожаление, жажда любви и прощения…

Нет, все верно, решила она… я начинаю новую жизнь…

У станции Джоан взяла такси. Агнес открыла ей и изумилась, обрадовалась.

Хозяин, сказала Агнес, будет доволен.

Джоан поднялась в спальню, сняла шляпу и снова спустилась. Комната показалась ей пустоватой, но это потому, что в ней не было цветов.

Я должна срезать завтра лавровых веток, подумала она, и купить гвоздик в магазине на углу.

Она походила немного туда-сюда, ожидая, тревожась.

Надо ли говорить Родни о ее догадке насчет Барбары? Ведь не исключено, что все-таки..

Ну конечно же это неправда! Она все придумала! Нафантазировала, и все из-за пустой болтовни этой дурехи Бланш Хаггард — нет, Бланш Донован. Все-таки как ужасно выглядит Бланш — старая, опустившаяся.

Джоан притронулась рукой ко лбу. У нее появилось ощущение, что ее мозг превратился в калейдоскоп Был у нее в детстве такой калейдоскоп, и он нравился ей, она смотрела, затаив дыханье, как цветные стекляшки крутятся и вертятся, прежде чем сложиться в рисунок..

Что с ней творилось?

Эта чудовищная гостиница и странное состояние, в которое она пришла в пустыне… Насочиняла целую кучу неприятных вещей — что ее не любят дети, что Родни был влюблен в Лесли Шерстон (конечно же не был — что за чушь! Бедная Лесли). И даже сожалела, что убедила мужа отказаться от совершенно нелепой идеи насчет фермерства. В самом деле, ведь она проявила тогда мудрость и дальновидность…

О Господи, почему она так запуталась? Все, о чем она думала, во что поверила… это неприятно…

И все же правда это или нет? Ей не хотелось, чтобы это было правдой.

Она должна решить, должна решить…

Что решить?

Солнце, подумала Джоан, солнце палило. От солнца случаются галлюцинации..

Бежать по пустыне… упасть на четвереньки… молиться.

Неужели то — правда?

Или это?

Безумие, совершеннейшее безумие, что она поверила. Какое утешение, какая радость возвратиться домой в Англию и почувствовать себя так, словно она и не уезжала. Словно ничего не изменилось…

Конечно, не изменилось.

Калейдоскоп крутится… вертится…

Складывается то один узор, то другой…

Родни, прости меня — я не понимала…

Родни, я здесь, я вернулась домой!

Какой узор? Какой? Ей придется выбрать.

Джоан услышала, как открывается входная дверь — звук, который был ей так хорошо знаком…

Родни вот-вот придет.

Какой узор? Какой узор? Быстро!

Дверь распахнулась. Родни вошел. Он остановился, удивленный.

Джоан поспешила к нему навстречу. Она не сразу заглянула ему в лицо. Дать ему время, подумала она, дать ему время…

Потом сказала беспечно:

— А вот и я, Родни… я вернулась домой…

Родни Скьюдмор устроился в небольшом, невысоком кресле, а его жена разливала чай, звякала ложечками и оживленно болтала о том, как ей приятно быть снова дома, как она рада, что тут все без изменений и что он даже себе не представляет, до чего отрадно вернуться в Англию, и в Крейминстер, и в родные стены!

Между оконными рамами, тычась о стекло то снизу, то сверху, важно жужжала обманутая необычно теплым началом ноября большущая муха.

Ж-жж, ж-жж, ж-жж, — не унималась муха.

Динь, динь, динь, — звенел голос Джоан Скьюдмор.

Родни улыбался и кивал головой.

Звуки, думал он, звуки…

Для одних значат много, для других — ничего.

Он ошибся, решил он, подумав, что Джоан какая-то необычная, когда она только приехала. Она точно такая, как всегда. Все точно так, как всегда.

Вскоре Джоан поднялась наверх распаковать вещи, а Родни прошел через холл к себе в кабинет, где его дожидались кое-какие захваченные с собой бумаги.

Но для начала, отперев правый верхний ящик стола, он достал оттуда письмо Барбары. Отправленное авиапочтой, оно пришло за несколько дней до отъезда Джоан из Багдада.

Это было длинное, написанное мелким почерком письмо, и он уже знал его почти наизусть. И тем не менее, он перечитал его с начала до конца, задержавшись немного на последней страничке.

… Теперь, милый папа, я рассказала тебе все. Подозреваю, что о многом ты сам догадался. Ты не должен обо мне беспокоиться. Я поняла, что чуть было не совершила преступной глупости. Запомни, мама ничего не знает. Было трудно ее обмануть, но доктор Маккуин разыграл все как по нотам и Уильям не подкачал. Я просто не знаю, что бы делала без него, он все время был рядом, готовый отразить любое мамино нападение. Я пришла в отчаяние, когда она телеграфировала, что выезжает. Я уверена, мой родной, что ты пробовал ее задержать, но остановить ее невозможно, и я думаю, что по-своему она проявила доброту, но, естественно, перекроила всю нашу жизнь на свой лад, и это просто сводило нас с ума, а я была слишком слабой, чтобы сопротивляться! Я только сейчас начинаю чувствовать, что Мопси опять моя! Она просто прелесть. Мне бы хотелось, чтобы ты увидел ее. Ты любил нас, когда мы были младенцами, или полюбил позже? Родной мой папочка, я бесконечно счастлива, что у меня есть такой отец, как ты. Не беспокойся обо мне. У меня теперь все хорошо.