Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Мисс де Хэвиленд не дала мне времени на размышление. Да это и не был вопрос, скорее утверждение. Мисс де Хэвиленд, судя по всему, больше была склонна утверждать, а не вопрошать.

— Пойдемте к нему в библиотеку, — распорядилась она.

Она вывела меня из гостиной, мы прошли коридором еще до одной двери и очутились в большом, сплошь заставленном книгами кабинете. Книги не только заполняли полки, доходившие до потолка, но лежали на стульях и столах и даже на полу. И несмотря на это, вид у кабинета был вполне ухоженный и опрятный.

Там царил холод. И отсутствовал какой-то запах — какой, я не мог сразу определить, хотя почему-то ждал его. Здесь пахло книжной пылью и немного воском. Через минуту я понял, чего мне тут не хватало — табачного запаха. Филип Леонидис не курил.

При нашем появлении он встал из-за стола — высокий, удивительно красивый мужчина лет пятидесяти. До сих пор все так подчеркивали уродливость Аристида Леонидиса, что я почему-то ожидал увидеть и весьма неказистого сына. И уж во всяком случае, я никак не был готов к такому совершенству черт: прямой нос, безупречный контур лица, светлые, чуть тронутые сединой волосы, откинутые назад с прекрасного лба.

— Филип, это Чарлз Хейворд, — сказала Эдит де Хэвиленд.

— Здравствуйте.

Невозможно было догадаться, слыхал он уже обо мне или нет. Протянутая рука была холодна как лед. На лице читалось полное безразличие. Я занервничал. Он стоял и терпеливо, безучастно ждал.

— Где эти кошмарные полицейские? — требовательным тоном спросила мисс де Хэвиленд. — Заходили они сюда?

— Старший инспектор… — Филип взглянул на лежавшую перед ним на столе карточку, — Тавернер, очевидно, скоро зайдет побеседовать.

— Где он сейчас?

— Не имею представления, тетя Эдит. Наверное, наверху.

— У Бренды?

— Право, не знаю.

Глядя на Филипа Леонидиса, трудно было себе представить, что здесь совсем недавно произошло убийство.

— Магда встала?

— Не знаю. Обычно она раньше одиннадцати не встает.

— Очень похоже на нее, — проворчала Эдит де Хэвиленд.

Похоже было также, что именно миссис Магде Леонидис принадлежал высокий голос, который очень быстро тараторил и по мере приближения становился все громче. Дверь за моей спиной распахнулась, и в кабинет вошла женщина. Не знаю уж, каким образом, но создалось впечатление, будто в комнату вошла не одна, а три женщины.

Она курила сигарету в длинном мундштуке, другой рукой подбирая длинное атласное неглиже [94] Неглиже (фр.) — легкая домашняя одежда. персикового цвета. Золотисто-каштановые волосы каскадом ниспадали ей на спину. Лицо казалось ошеломляюще голым — такое впечатление производят в наши дни лица женщин без косметики. Глаза были голубые, огромные. Она буквально сыпала словами, произнося их с отличной дикцией очень приятным с хрипотцой голосом:

— Миленький, я этого не вынесу, просто не вынесу, одни извещения чего стоят, в газетах об убийстве еще не объявили, но, конечно, объявят, а я просто ну никак не могу решить, что мне надеть на дознание — что-то очень неброское? Только не черное, нет… может быть, лиловое? Но у меня не осталось ни одного купона, а я потеряла адрес того ужасного человека, который мне их продает — ну, ты знаешь, его гараж где-то около Шафтсбери-авеню. Если я поеду на машине, полиция последует за мной, они способны задать самые бестактные вопросы, верно? И что тут можно ответить? Филип, до чего ты невозмутим! Как ты можешь быть таким спокойным? Неужели ты не понимаешь — теперь у нас есть возможность уехать из этого ужасного дома! Свобода! Свобода! Нет, какая я недобрая… бедный старенький дуся, мы, конечно, ни за что не покинули бы его, пока он был жив. Он просто обожал нас, правда? Хотя эта женщина там, наверху, изо всех сил старалась нас поссорить. Я уверена — если бы мы уехали и оставили его наедине с ней, он лишил бы нас всего. Отвратительное существо! В конце концов, бедному дусе-дедусе уже почти стукнуло девяносто, никакие семейные чувства не устояли бы против этой ужасной женщины, которая караулила бы его. По-моему, Филип, нам представляется чудесный случай поставить пьесу «Эдит Томпсон». Убийство создало бы нам рекламу. Билденштейн говорит, он мог бы получить для меня главную роль. Та унылая пьеса в стихах про шахтеров вот-вот должна сойти. Роль изумительная, изумительная. Считается, что я должна играть только в комедиях — из-за моего носа, — но, знаешь, из Эдит Томпсон можно извлечь сколько угодно комедийного. Автор, по-моему, сам этого не сознавал. Но комедия всегда усиливает зловещий колорит. Я знаю точно, как надо сыграть эту роль — банальная, глупая, притворщица до последней минуты, и вдруг…

Она выбросила вперед руку — сигарета вывалилась из мундштука на полированный письменный стол красного дерева и задымила сильнее. Филип бесстрастно взял ее и бросил в мусорную корзину.

— И вдруг, — прошептала Магда Леонидис. Глаза ее расширились, лицо окаменело, — страх …

Выражение отчаянного страха сохранялось на ее лице секунд двадцать, потом оно разгладилось, но тут же сморщилось, и перед нами появился растерянный ребенок, готовый расплакаться.

Неожиданно все эмоции исчезли с ее лица, словно стертые губкой, она повернулась ко мне и спросила деловитым юном:

— Как вы думаете, так надо играть Эдит Томпсон?

Я ответил, что именно так. Я весьма смутно представлял себе, кто такая Эдит Томпсон, но мне очень хотелось произвести благоприятное впечатление на мать Софии.

— Очень похоже на Бренду, не правда ли? — осведомилась Магда. — А знаете, я до этой минуты об этом не думала. Очень интересно. Не указать ли мне на это сходство инспектору?

Человек за письменным столом едва заметно нахмурился.

— Право, Магда, тебе вообще незачем встречаться с инспектором. Я могу ответить на все интересующие его вопросы.

— Незачем? — Голос ее зазвучал пронзительно. — Разумеется, я должна с ним встретиться! Миленький, ты совершенно лишен воображения! Ты не ощущаешь, насколько важны детали. Он захочет знать точно, как и когда все произошло, все мелочи, которые тогда запомнились и не могли не удивить…

— Мама, — София появилась в дверях, — ты не должна пичкать инспектора выдумками.

— София… голубка…

— Ненаглядная, я знаю, у тебя уже все выстроено и ты готова дать прекрасный спектакль. Но твоя трактовка в корне неверна.

— Глупости. Ты просто не знаешь…

— Знаю. Радость моя, играть надо совсем по-другому. Очень сдержанно, говорить мало, побольше скрывать, быть настороже и оберегать семью.

На лице Магды Леонидис выразилось по-детски откровенное замешательство.

— Голубка, — сказала она, — ты и вправду считаешь…

— Да, считаю. Играть под сурдинку. Вот в чем смысл.