Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Редкая женщина, — сказал он. — Я имею в виду мою жену. Все это время она держится великолепно — великолепно! Не могу выразить, как я восхищаюсь ею Она пережила тяжелый период — ужасающий. Еще до того, как мы поженились. Ее первый муж был прекрасный человек — прекрасной души, я имею в виду. Но очень хрупкого здоровья, туберкулез, сами понимаете. Он занимался важной исследовательской работой по кристаллографии [104] Кристаллография — наука о кристаллическом состоянии вещества. Изучает образование и свойства кристаллов. , если не ошибаюсь. Работой, мало оплачиваемой и требующей большой затраты сил. Но он не хотел отступаться. Она работала как вол, фактически содержала его и все это время знала, что он умирает. И ни одной жалобы, ни намека на усталость. Она всегда повторяла, что счастлива. Потом он умер, и она очень тяжело переживала его смерть. В конце концов она согласилась выйти за меня замуж. Я был так рад дать ей немного покоя и счастья. Мне хотелось, чтобы она оставила институт, но она, разумеется, считала своим долгом продолжать работать — еще шла война. Она и сейчас испытывает потребность в работе. Клеменси чудесная жена, о лучшей и мечтать нельзя. Господи, как мне повезло! Я на все для нее готов.

Тавернер ответил что-то приличествующее. Затем принялся за свои обычные расспросы: когда он услыхал, что отцу плохо?

— За мной прибежала Бренда. Она сказала, что у отца какой-то приступ. Всего полчаса назад я сидел с моим дорогим отцом. И все было в порядке. Я бросился к нему. Лицо у него посинело, он задыхался. Я кинулся вниз, к Филипу. Филип позвонил доктору. Я… мы ничего не могли поделать. Я, конечно, тогда и думать не думал, что тут какие-то фокусы. Фокусы? Я сказал — фокусы? Господи, ну и словечко мне подвернулось.

С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались наконец из насыщенной эмоциями роджеровской комнаты и очутились опять на площадке лестницы.

— Уф! — с облегчением вздохнул Тавернер. — Какой контраст по сравнению с другим братцем. — И добавил без особой последовательности: — Занятно, как много комнаты говорят об их обитателях.

Я согласился с ним, и он продолжал:

— И еще занятно, как люди подбирают себе пару.

Я не совсем понял, кого он имел в виду — Клеменси и Роджера или Филипа и Магду. Его слова были равно применимы к обеим парам. И тем не менее, оба брака можно было отнести к разряду счастливых. Во всяком случае, брак Роджера и Клеменси.

— Я бы не сказал, что он похож на отравителя, а вы как считаете? — сказал Тавернер. — Так, сразу, на него не подумаешь. А впрочем, никогда не угадаешь. Вот она больше подходит на эту роль. Она безжалостная. Может, даже немного сумасшедшая.

И опять я согласился с ним.

— Правда, не думаю, — добавил я, — что она способна убить только из-за того, что не одобряет чьих-то жизненных позиций. Но может быть, если она ненавидела старика… Впрочем, не знаю, совершаются ли убийства просто из одной только ненависти?

— Крайне редко, — отозвался Тавернер. — Сам я никогда с такими случаями не сталкивался. Нет, думаю, нам надо держаться миссис Бренды. Хотя, Бог знает, найдем ли мы когда-нибудь доказательства.

Горничная отворила нам дверь в противоположное крыло. При виде Тавернера у нее сделалось испуганное и в то же время слегка презрительное выражение лица.

— Хотите видеть хозяйку?

— Да, пожалуйста.

Она провела нас в большую гостиную и оставила одних.

Размеры комнаты были те же, что и у гостиной под ней. Мебель была обита плотным кретоном [105] Кретон-шлемам — бумажная ткань, употребляемая для обивки мебели или драпировки. веселой расцветки, на окнах висели полосатые шелковые портьеры. Над камином я увидел портрет, который буквально приковал мой взгляд — и не только из-за мастерства художника, но также из-за притягательности изображенного лица. Это был портрет старика в черной бархатной скуфейке [106] Скуфейка — круглая прилегающая к голове шапочка без полей. , с темными пронзительными глазами и головой, глубоко ушедшей в плечи. Холст, казалось, излучал жизненную силу и энергию, исходившую от старика. Сверкающие глаза глядели прямо на меня.

— Это он самый и есть, — проговорил инспектор Тавернер. — Писал художник Огастес Джон [107] Огастес Джон Эдвин (1878–1967) — английский художник, создавший портреты многих английских государственных деятелей и деятелей культуры. . Личность, ничего не скажешь.

— Да, — пробормотал я, сознавая, что этот односложный ответ не отражает моих впечатлений.

Теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хэвиленд, говоря, что в доме без него пусто. Это был тот самый человечек, который построил кривой домишко, и теперь без него домишко утратил свой смысл.

— А вон его первая жена, портрет кисти Сарджента [108] Сарджент Джон Сингер (1856–1925) — американский художник. .

Я вгляделся в картину, висевшую в простенке между окнами. Сарджент, как и на многих своих портретах, обошелся с оригиналом довольно жестоко. Удлиненное лицо было, на мой взгляд, чрезмерно вытянутым и даже немного, что называется, лошадиным, хотя и чувствовалось, что художник при этом соблюдал верность натуре. Типичная английская леди, представительница сугубо провинциального бомонда. Красивое лицо, но безжизненное. Неподходящая жена для маленького энергичного деспота, ухмыляющегося с портрета над камином.

Дверь открылась, и вошел сержант Лэм.

— Слуг я опросил как мог, сэр, — доложил он. — Но без успеха.

Тавернер вздохнул.

Сержант Лэм достал записную книжку и уселся в дальнем конце комнаты, чтобы не мешать.

Дверь снова отворилась, и появилась вторая жена Аристида Леонидиса.

Черное из очень дорогой ткани просторное платье с закрытым воротом и длинными, до запястий рукавами, окутывало ее всю. Она двигалась с ленивой грацией, и траур ей безусловно шел. Лицо было хорошенькое, но пресное. Довольно густые каштановые волосы были уложены чересчур затейливо. Она напудрила и нарумянила лицо и накрасила губы, но видно было, что она недавно плакала. На шее у нее белела нитка очень крупного жемчуга, на одной руке — кольцо с большим изумрудом, на другой — кольцо с громадным рубином.

И еще одно я заметил: она выглядела испуганной.

— Доброе утро, миссис Леонидис, — непринужденным тоном приветствовал ее Тавернер. — Простите, что опять беспокою вас.

Она ответила невыразительным голосом:

— Наверно, этого не избежать.

— Должен вам сказать, миссис Леонидис, что, если вы хотите пригласить вашего поверенного, это ваше право.

Не знаю, дошло ли до нее все значение этих слов. По-видимому, нет. Она надулась и сказала капризным тоном:

— Мне не нравится мистер Гейтс кил. Не надо его мне.