Агата Кристи - Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина

Ренисенб опять покачала головой.

— Знаешь, Яхмос, по-моему, Сатипи и вправду нездорова. Мне кажется, она чего-то боится.

— Боится? — не сумел сдержать удивления Яхмос. — А чего ей бояться? Кого? Сатипи всегда была храброй как львица.

— Я знаю, — беспомощно призналась Ренисенб. — Мы все так считали. Но люди, как ни странно, меняются.

— Как, по-твоему, может, Кайт что-нибудь известно? Не говорила ли Сатипи с ней?

— Разумеется, Сатипи скорей бы сказала ей, чем мне, но, по-моему, такого разговора между ними не было. Нет, не было, я уверена.

— А что думает Кайт?

— Кайт? Кайт никогда ни о чем не думает.

Зато Кайт, вспомнила Ренисенб, воспользовавшись необычной кротостью Сатипи, забрала себе и своим детям лучшие из вновь вытканных льняных полотнищ, на что никогда бы не решилась, будь Сатипи в себе. Стены дома рухнули бы от ее крика! То, что Сатипи безропотно стерпела это, по правде говоря, просто потрясло Ренисенб.

— Ты говорил с Изой? — спросила Ренисенб. — Наша бабушка очень хорошо разбирается в женщинах и в их настроении.

— Иза посоветовала мне вознести хвалу богам за эту перемену, только и всего, — с досадой ответил Яхмос. — Можешь не надеяться, сказала она, что Сатипи долго будет пребывать в таком благодушном настроении.

— А Хенет ты спрашивал? — не сразу решилась подать ему эту мысль Ренисенб.

— Хенет? — нахмурился Яхмос. — Нет. Я не рискнул бы говорить с Хенет о таких вещах. Она и так многое себе позволяет. Отец чересчур к ней снисходителен.

— Я знаю. Она ужасно всем надоела. Тем не менее… — не сразу нашлась Ренисенб, — Хенет обычно все обо всех знает.

— Может, ты спросишь у нее, Ренисенб? — задумчиво сказал Яхмос. — А потом скажешь мне?

— Хорошо.

Улучив минуту, когда они с Хенет оказались наедине, направляясь к навесу, под которым женщины ткали полотно, Ренисенб попробовала поговорить с ней о Сатипи. И была крайне удивлена, заметив, что этот вопрос встревожил Хенет. От ее обычного желания посплетничать и следа не осталось.

Она дотронулась до висящего у нее на шее амулета и оглянулась.

— Меня это не касается… Мне некогда замечать, кто и как себя ведет. Это не мое дело. Я не хочу быть причастной к чуждой беде.

— К беде? К какой беде?

Хенет бросила на нее быстрый взгляд.

— Надеюсь, ни к какой. Нас это, во всяком случае, не касается. Нам с тобой, Ренисенб, не в чем себя упрекнуть. Это-то меня и утешает.

— Ты хочешь сказать, что Сатипи… О чем ты говоришь?

— Ни о чем. И пожалуйста, Ренисенб, не пытайся у меня что-то выведать. Я в этом доме почти на положении служанки, и мне не пристало высказывать свое мнение о том, к чему я не имею никакого отношения. Если хочешь знать, то я считаю, что перемена эта нам на благо и, если все так и останется, значит, нам повезло. А теперь, Ренисенб, мне некогда, я должна присмотреть, чтобы на полотне была поставлена правильная метка. Эти беспечные служанки только болтают и смеются, вместо того чтобы работать как следует.

И она стремглав бросилась под навес, а Ренисенб медленно двинулась обратно к дому. Никем не замеченная, она вошла в покои Сатипи, и та с воплем вскочила с места, когда Ренисенб тронула ее за плечо.

— О, как ты меня напугала! Я думала…

— Сатипи, — обратилась к ней Ренисенб, — что случилось? Может, ты скажешь мне? Яхмос беспокоится о тебе и…

Сатипи прижала пальцы к губам. А потом, заикаясь и испуганно расширив глаза, прошептала:

— Яхмос? А что… Что он сказал?

— Он обеспокоен. Ты кричишь во сне…

— Ренисенб! — схватила ее за руку Сатипи. — Я кричала… Что я кричала?

Ее глаза, казалось, от страха вот-вот вылезут из орбит.

— Яхмос считает… Что он тебе сказал?

— Мы оба считаем, что ты либо нездорова, либо чем-то расстроена.

— Расстроена? — еле слышно повторила Сатипи с какой-то странной интонацией.

— Ты в самом деле чем-то расстроена, Сатипи?

— Может быть… Не знаю. Дело не в этом.

— Я знаю. Ты чего-то боишься, верно?

Взгляд Сатипи стал холодно-неприязненным.

— К чему ты это говоришь? Почему я должна чего-то бояться? Что может меня пугать?

— Не знаю, — ответила Ренисенб. — Но ведь это так, правда?

Сделав над собой усилие, Сатипи обрела прежнюю заносчивость.

— Я никого и ничего не боюсь! — вскинув голову, заявила она. — Как ты смеешь такое обо мне думать, Ренисенб! И я не потерплю, чтобы вы с Яхмосом вели обо мне разговоры. Яхмос и я, мы хорошо понимаем друг друга. — Она помолчала, а потом резко заключила: — Нофрет умерла — и тем лучше, — вот что я тебе скажу. Можешь передать это всем, кто спрашивает, что я думаю по этому поводу!

— Нофрет? — удивленно переспросила Ренисенб.

Сатипи пришла в ярость — такой она часто была прежде.

— Нофрет, Нофрет, Нофрет! Меня тошнит от этого имени! Слава богам, больше не придется слышать его в нашем доме!

Ее голос поднялся чуть не до визга, как бывало раньше, но, как только в комнате появился Яхмос, она сразу сникла.

— Замолчи, Сатипи, — сурово приказал он. — Если тебя услышит отец, опять будут неприятности. Почему ты так глупо ведешь себя?

Еще больше, чем суровый и недовольный тон Яхмоса, удивило Ренисенб поведение Сатипи.

— Прости меня, Яхмос… — кротко пролепетала она. — Я не подумала…

— Впредь будь более осмотрительной! Вы с Кайт и так достаточно натворили глупостей. У вас, женщин, нет чувства меры!

— Прости… — снова пролепетала Сатипи.

Решительным шагом, словно эта попытка хоть раз в жизни утвердить свою власть добавила ему силы, Яхмос вышел из покоев.

Ренисенб с задумчивым видом побрела к старой Изе. Может, бабушка посоветует что-нибудь разумное?

Однако Иза, которая с наслаждением расправлялась с огромной кистью винограда, отнеслась к озабоченности Ренисенб крайне несерьезно.

— Сатипи? К чему вся эта шумиха вокруг Сатипи? Вам что, так нравилось, когда она вас поносила и всеми помыкала в доме, что, стоило ей присмиреть, вы враз подняли панику? — И, выплюнув виноградные косточки, добавила: — Во всяком случае, долго это не протянется, если, конечно, Яхмос не примет мер.

— Яхмос?

— Да. Надеюсь, Яхмос наконец пришел в себя и как следует поколотил Сатипи. Ей это и требовалось — она из тех женщин, которым по душе хорошая трепка. Яхмос, кроткий и не помнящий зла, должно быть, был для нее немалым испытанием.

— У Яхмоса золотое сердце, — возмутилась Ренисенб. — Он добрый и нежный, как женщина, если женщины вообще способны быть нежными, — словно сомневаясь, добавила она.

— Хоть и несколько запоздалая, но верная мысль, внучка, — усмехнулась Иза. — Нет, никакой нежности в женщинах нет, а если есть, то помоги им, Исида! И очень немногие женщины хотели бы иметь доброго и нежного мужа. Им скорее нужен красивый и буйный грубиян, вроде Себека. Такой им больше по душе. Или смышленый молодой человек, вроде Камени, а, Ренисенб? Такой не даст собой командовать. И любовные песни он недурно распевает, а? Хи-хи-хи.