Агата Кристи - Карты на столе. Немой свидетель. Смерть на Ниле

Они подошли к каюте миссис Аллертон, и Тим постучал. Дверь открылась, на пороге стояла миссис Аллертон.

— Мы с Розали, — начал Тим — и смолк.

— Дорогие вы мои, — сказала миссис Аллертон, принимая Розали в объятья. — Милое дитя… Я не теряла надежды… С Тимом так трудно, да еще он притворялся, что вы ему не нравитесь. Но меня не проведешь!

Розали сказала дрогнувшим голосом:

— Вы были так добры ко мне. Мне так хотелось, чтобы…

И она счастливо зарыдала на плече у миссис Аллертон.

Когда за Тимом и Розали закрылась дверь, Пуаро бросил на полковника виноватый взгляд. Тот хмурился.

— Вы не возражаете, как я все устроил? — просящим тоном обратился к нему Пуаро. — Это непорядок, я знаю, но я высоко ставлю человеческое счастье.

— Мои чувства вы ни во что не ставите, — сказал Рейс.

— Эта jeune fille — я питаю к ней нежность. А как она любит своего молодого человека. Это будет замечательная пара. В ней есть твердость, которой ему недостает; его матушка ее любит. Все очень хорошо подобралось.

— Об этом браке, можно сказать, позаботились небеса и Эркюль Пуаро. Мне остается только отказаться от возбуждения уголовного дела.

— Но, mon ami, я же сказал, что это были только мои предположения.

Рейс расцвел улыбкой.

— Я не в претензии, — сказал он. — Не полицейский же я, прости Господи! Этот юный балбес, надеюсь, уже не собьется с пути. Девушка ему досталась правильная. А не нравится мне, как вы обращаетесь со мной. Я терпеливый человек, но всему есть предел. Знаете вы, кто совершил эти три убийства на пароходе? Или не знаете?

— Знаю.

— Зачем тогда ходить вокруг да около?

— Вы думаете, мне нравится размениваться на мелочи? Это вас беспокоит? Но это все не мелочи. Однажды я работал в археологической экспедиции — и вот чему я там выучился. Во время раскопок, когда из грунта извлекают какой-то предмет, его тщательно расчищают, удаляют землю, тут и там подскабливают ножом, чтобы находка предстала в своем истинном виде и ее можно было зарисовать и сфотографировать без привходящих обстоятельств. Именно этим я и занимался — удалял привходящие обстоятельства, дабы мы могли увидеть истину — нагую, неотразимую истину.

— Прекрасно, — сказал Рейс. — Представьте же нам эту нагую, неотразимую истину. Пеннингтон не убивал. Молодой Аллертон тоже. Вероятно, не убивал и Флитвуд. Скажите ради интереса, кто это сделал.

— Мой друг, я как раз собираюсь сказать.

В дверь постучали. Рейс глухо чертыхнулся. Вошли доктор Бесснер и Корнелия. У девушки был расстроенный вид.

— Ах, полковник Рейс! — воскликнула она. — Мисс Бауэрз только что рассказала мне о кузине Мари. Для меня это такой удар! Она сказала, что не может больше нести ответственность одна и что я — как член семьи — тоже должна знать. Сначала я не могла этому поверить, но доктор Бесснер такой замечательный умница…

— Ну-ну, — заскромничал доктор.

— Он так хорошо все объяснил, и что эти несчастные не могут удержаться. У него в клинике были клептоманы. Он говорит, что часто это происходит из-за глубоко укоренившегося невроза.

Корнелия с благоговением выговаривала эти слова.

— Болезнь коренится глубоко в подсознании; иногда это сущая мелочь, случившаяся в раннем детстве. Он вылечивал их тем, что заставлял вспоминать — и припоминать, какая это была мелочь.

Корнелия перевела дух и погнала дальше:

— Меня страшно беспокоит, что это все может выйти наружу. Ужасно подумать, если это дойдет до Нью-Йорка. Это же попадет во все газеты, мы же все сгорим от стыда — кузина Мари, мама.

Рейс вздохнул.

— Не тревожьтесь, — сказал он. — На этом будет гриф «совершенно секретно».

— Простите, полковник Рейс?

— Я хочу сказать, что только убийству будет дана огласка.

— Ой, — Корнелия всплеснула руками, — как хорошо! Я совершенно извелась.

— У вас слишком доброе сердце, — сказал Бесснер и покровительственно похлопал ее по плечу. Рейсу и Пуаро он объяснил: — У нее очень впечатлительная и гармоничная природа.

— Ой, что вы! Вы очень добры.

— Не видели больше мистера Фергюсона? — тихо спросил Пуаро.

Корнелия залилась краской.

— Нет, зато кузина Мари говорит о нем постоянно.

— Похоже, молодой человек благородного происхождения, — сказал доктор Бесснер. — По его внешности, признаюсь, этого нельзя сказать. Он ужасно одет и совсем не похож на воспитанного человека.

— А вы что скажете, мадемуазель?

— По-моему, он просто сумасшедший, — сказала Корнелия.

Пуаро повернулся к доктору:

— Как ваш пациент?

— Ach, он замечательно держится. Я только что успокоил эту крошку, фройляйн де Бельфор. Поверите ли, она была в отчаянии только из-за того, что у человека подскочила днем температура! Но это же естественно! Поразительно, что у него нет жара. Он похож на наших крестьян. У него великолепный организм — воловье здоровье. Вол легко переносит глубокую рану — я сам видел. Таков же мистер Дойл. У него ровный пульс, температура чуть выше нормальной. Я сумел развеять страхи этой малышки. Все-таки забавно, nicht wahr? Сейчас она стреляет, а через минуту бьется в истерике оттого, что ему нездоровится.

— Она его страшно любит, — сказала Корнелия.

— Ach! Но где тут здравый смысл? Если бы вы любили человека, стали бы вы в него стрелять? Не стали бы, вы здравомыслящая девушка.

— Я вообще не люблю, когда стреляют, — сказала Корнелия.

— Естественно, не любите. В вас очень сильно женское начало.

Рейс прекратил это беззастенчивое славословие.

— Раз он в форме, я, пожалуй, пойду к нему и продолжу давешний разговор. Он начал рассказывать про телеграмму.

Доктор Бесснер заколыхался от смеха.

— Да, это очень смешно. Он рассказывал мне. Вся телеграмма была про овощи: картофель, артишоки, лук… Что с вами?

Поперхнувшись сдавленным криком, Рейс дернулся со стула.

— Боже мой! — сказал он. — Вот вам: Ричетти!

Все трое глядели на него непонимающими глазами.

— Это новый шифр. Его испробовали в Южной Африке, когда там были беспорядки. Картофель — это пулеметы, артишоки — взрывчатка и так далее. Ричетти такой же археолог, как я. Это очень опасный террорист. За ним тянется кровавый след, и, разрази меня гром, у нас он тоже отметился. Миссис Дойл по ошибке распечатала его телеграмму. Скажи она при мне, что ей удалось там прочесть, его песенка была бы спета. И он это понимал.

Он повернулся к Пуаро.

— Я прав? — спросил он. — Ведь это — Ричетти?

— Да, это ваш герой, — сказал Пуаро. — Что-то меня постоянно коробило в нем. Уж очень назубок барабанил он свою роль. С ног до головы археолог, а человека и не видно. — Помолчав, он продолжал: — Но Линит Дойл убил не Ричетти. Уже некоторое время я знаю, так сказать, «первую половину» убийцы. Теперь у знаю и «вторую». Все встало на свои места. Вы убедитесь, однако, что, зная, как должно было все случиться, я не имею никаких доказательств тому, что все случилось именно так. Логически дело не оставляет сомнений. Фактически же оно все сомнительно. Вся надежда на то, что убийца сознается.