Уильям Фолкнер - Королевский гамбит

– Итак, мистер Стивенс? Объясните.

– С вашего разрешения.

– Истинно.

– Стало быть, здесь вы и держите вашего ночного коня, того, слепого.

– Да, – сказал капитан Гуалдрес. – Здесь никого больше нет, только эта кобылка. На ночь. А днем негрито, негритенок отводит ее в конюшню.

– А после обеда-ужина, вечером, вы объявляетесь здесь, заходите в загон, открываете дверь в стойло, и все в темноте, вот как сейчас.

Тогда первым, что ему пришло в голову, было: здесь слишком много народа, по крайней мере на одного человека больше, чем нужно. А сейчас он понял, что, наоборот, одного не хватало, парикмахера, потому что капитан Гуалдрес сказал:

– Я сначала барьеры поставить.

– Барьеры? – переспросил его дядя.

– Кобылка видит плохо. Скоро совсем не будет. Но прыгать пока может. Не видя, а если дотронуться или голос подать. Я учу ее – как это будет по-вашему? – вере.

– Мне кажется, здесь лучше бы подошло другое слово: неуязвимость. – После чего оба перешли на испанский, напоминая теперь двух боксеров, разве что стояли на месте. И, пожалуй, он мог бы уследить за ними, по крайней мере, если бы их диалог написал Сервантес, но следить за тем, как бакалавр Самсон Карраско и вожак йангесцев [10]торгуются из-за лошади – это уж было для него слишком, и он пребывал в неведенье до тех пор, пока, уже после, когда все закончилось (или он думал, что закончилось), дядя объяснил ему, что к чему, – или, по крайней мере, объяснил настолько, насколько он, Чарлз, мог рассчитывать.

– И что дальше? – спросил он. – Что вы потом ему сказали?

– Да не много. Всего лишь: «Вот это и есть услуга». На что Гуалдрес ответил: «За которую, естественно, я вам заранее признателен». А я сказал: «И в которую, естественно, вы не верите. Но цену которой вы, естественно, хотите знать». Ну мы и договорились о цене, я оказал ему эту услугу, и на том все закончилось.

– И какова же цена? – спросил он.

– Это было пари, – сказал его дядя. – Об заклад побились.

– На что заложились? – спросил он.

– На его судьбу, – сказал дядя. – Он сам это так назвал. Потому что единственное, во что верят такие люди, как он, – это предопределение. А в судьбу он не верит. Он даже не приемлет ее.

– Ладно, – сказал он. – А вы что поставили?

Но на этот вопрос его дядя даже не ответил, просто смотрел на него, иронически, лукаво, загадочно и притом знакомо, пусть даже он, Чарлз, только что обнаружил, что вовсе не знает своего дяди. Затем тот сказал:

– Из ниоткуда – если угодно, считай, что с запада, – появляется рыцарь на коне и нападает разом на королеву и замок-туру. Твои действия?

На этот-то вопрос ответ он теперь знал.

– Спасаю королеву, а замок-тура пусть себе гибнет. – И заодно решил еще и вторую загадку: – С запада – значит, из Аргентины. Девушка, – сказал он. – Девица Харрис. Ваша ставка в этом пари – девушка. Он не должен заходить в загон и открывать дверь в конюшню. Он проиграл.

– Проиграл? – переспросил его дядя. – Принцесса и полцарства против его костей, а может, и мозгов в придачу? Проиграл?

– Он потерял королеву.

– Королеву? Какую королеву? А-а, ты про миссис Харрис. Может, он понял, что королева сделает ход в тот самый момент, когда ему придется заключить пари. А может, он понял, что и королева, и тура потеряны навсегда с того момента, когда он разоружил принца при помощи каминной щетки.

– В таком случае что он здесь делает? – спросил он.

– То есть чего ждет? – сказал его дядя.

– Может, это просто хорошее поле, – сказал он. – Он здесь ради удовольствия иметь возможность не только разом передвинуться на две клетки, но и разом же сходить в двух направлениях.

– Либо из-за колебаний: какой вариант выбрать, – сказал его дядя. – Любой может оказаться роковым, а выбирать надо. Или, по крайней мере, желательно. Угроза, от него исходящая, как и его обаяние, заключены в способности передвижения. На сей раз он забыл, что от этого же зависит и его безопасность.

Но все это будет завтра. А сейчас он никак не мог даже поспеть за происходящим. Они с мистером Маккаллумом просто стояли и слушали, как его дядя и капитан Гуалдрес, не сводя глаз друг с друга, захлебываются ломкими рассыпчатыми слогами, пока наконец капитан Гуалдрес не сделал движения – то ли пожал плечами, то ли вскинул руку в приветствии, – а его дядя повернулся к мистеру Маккаллуму.

– Что скажете, Рейф? – спросил он. – Не хотите войти и открыть ту дверь?

– Пожалуй, – сказал мистер Макккаллум. – Только не вижу…

– Мы с капитаном Гуалдресом заключили пари, – сказал его дядя. – Так что, если этого не сделаете вы, придется мне самому.

– Погодите, – вмешался капитан Гуалдрес. – Думаю, это мне…

– Нет, это вы погодите, господин капитан, – сказал мистер Маккаллум. – Перебросив свою тяжелую дубину в другую руку, он с полминуты смотрел через белый забор на пустой, залитый лунным светом загон, на застывшую в молчании белую стену конюшни с ее единственным черным квадратом открытой верхней половины двери. Затем он снова переложил дубину из руки в руку, шагнул к забору, перекинул через него одну ногу и повернулся к капитану Гуалдресу.

– Я только сейчас все понял, – сказал он. – А через минуту поймете и вы.

Далее они смотрели, как он перелезает через забор, по-прежнему без спешки, входит в загон: собранный, уверенный в себе, целеустремленный мужчина, окруженный примерно той же аурой, наделенный тем же чувством близости к лошади, что и капитан Гуалдрес, твердо шагает в лунном свете к чистой белой конюшне с врезанным посредине единственным черным квадратом пустоты, невыразимого в словах абсолютного молчания, наконец подходит к конюшне, откидывает тяжелую железную задвижку, приоткрывает нижнюю половину двери и лишь тогда начинает двигаться с неправдоподобной быстротой, рывком распахивает створку, одновременно отводя ее в сторону, к стене, пока сам не оказывается между стеной и створкой, наполовину укрытым за нею, продолжая стискивать свободной рукой тяжелую дубину; все это он проделал буквально за секунду до того, как жеребец, сам того же цвета, что и чернильная тьма конюшни, вылетел на лунный свет, как если бы он был привязан к дверце веревкой не длиннее цепочки от часов.

Он вырвался с ревом. Он выглядел устрашающе, казалось – летел по воздуху: бешеная масса цвета рока или ночи, смерч развевающихся гривы и хвоста, напоминающих черные сполохи пламени, рвущиеся к луне, похожий не просто на смерть, ибо смерть статична, но на демона, – обезумевший зверь, навеки неукротимый, стремящийся к лунному свету, воющий, скачущий галопом, несущийся короткими кругами и яростно вертящий во все стороны головой в поисках человека, покуда не увидел наконец мистера Маккаллума, и тогда он бросил реветь и рванулся к нему, узнав его лишь в тот момент, когда он вышел из-за стены и грозно прикрикнул на него.