Роберт Гулик - Убийство в Кантоне

— Да, может быть, и так, — пожал плечами Цзяо Тай. — Это вполне согласуется с рассказанным мне двумя его юными рабынями, а именно что капитан глубоко предан некой женщине.

— Двумя юными рабынями? — переспросил судья. — Так вот почему градоначальник вчера сказал, будто Ни ведет распутную жизнь.

— Нет, ваша честь. Эти две девушки — они, кстати говоря, близнецы — однозначно заявили, что капитан никогда не проявлял к ним такого рода интереса.

— К чему они ему тогда? Для украшения дома? — спросил Дао Гань.

— В память об их матери, его дальней родственнице. — Он поведал о том, что рассказал ему капитан Ни, и под конец добавил: — Тот китайский негодяй, что соблазнил барышню, был самым что ни на есть подлым ублюдком. Я ненавижу таких, которые полагают, будто могут обижать чужеземок только лишь потому, что они не китаянки.

Судья окинул его внимательным взглядом и надолго замолчал.

— Ладно, у нас есть проблемы поважней личной жизни морехода, — наконец заговорил он. — Вы оба можете сейчас пообедать. Но к двум часам пополудни будьте на совещании.

Когда два друга, распрощавшись с судьей, уже покидали приемную, Цзяо Тай прихватил с приставного стола маленький сверток. Протягивая его Дао Ганю, он объяснил:

— Какая-то девица сунула мне это в рукав прямо на улице. Она нарочно столкнулась со мной, когда я вышел из дома Ни. И раз уж тут написано, что передать следует лично в руки, я не стал показывать сверток судье, пока ты сам его не откроешь.

Дао Гань поспешно развернул красную бумагу. Внутри находился предмет в форме яйца, завернутый во что-то похожее на старый не-надписанный конверт. Это оказалась клетка для сверчка, искусно вырезанная из слоновой кости.

Дао Гань приложил ее к уху и прислушался к тихому стрекоту.

— Это точно от нее, — пробормотал он и вдруг воскликнул: — Погляди-ка! Что это значит?

Он ткнул в квадратный отпечаток на клапане конверта. Там было оттиснуто:

«Личная печать Лью, императорского цензора».

— Мы должны немедленно показать это судье! — взволнованно проговорил он.

Они вернулись в глубь зала. Когда судья Ди с недоумением оторвал взгляд от карты, которую изучал, Дао Гань молча протянул ему клетку и конверт. Цзяо Тай вкратце объяснил, откуда взялся сверток.

Судья отложил клетку, внимательно рассмотрел печать, затем надрезал конверт и вынул из него единственный лист тонкой бумаги, весь испещренный мелкой скорописью. Разгладив на столе бумагу, он тщательно ее изучил, потом поднял глаза и заговорил очень серьезно:

— Это заметки, сделанные для себя цензором. Тут говорится о трех арабах, заплативших ему за полученные товары. Он толком не сообщает, о каких именно товарах идет речь. Кроме Мансура, он упоминает еще двоих, названных «Ах-ме-те» и «А-си-се».

— Пресвятые Небеса! — воскликнул Цзяо Тай. — Получается, что цензор — изменник! Или, может, это фальшивка?

— Заметки подлинные, тут нет никакого сомнения, — медленно проговорил судья. — Печать тоже настоящая: в суде я видел ее сотни раз. Что же касается почерка, то я знаком с рукой цензора лишь по секретным докладам Большому совету, написанным им собственноручно, но не скорописью, как в этих записях. Однако такой скорописью, как здесь, владеют лишь очень образованные люди.

Он откинулся в кресле и надолго погрузился в собственные мысли. Два его помощника с тревогой глядели на судью.

Вдруг он встрепенулся и оживленно заговорил:

— Я вам расскажу, что это значит! Кто-то прекрасно осведомлен об истинной цели нашего посещения Кантона. А поскольку это тщательно охраняемая государственная тайна, неизвестная нам особа должна быть высокопоставленным столичным чиновником, посвященным во все секреты Большого совета. Он должен принадлежать к тем, кто противостоит цензору. Именно он и его сообщники заманили цензора в Кантон, дабы вовлечь в заговор Мансура, обвинить в государственной измене и тем самым навсегда убрать с политической сцены. Но цензор, конечно, раскусил неуклюжий замысел. Он сделал вид, будто готов сотрудничать с арабами, о чем свидетельствует эта записка, но поступил так исключительно для того, чтобы выяснить имя человека, который стоит за всем заговором. Однако и его противники, видимо, обнаружили, что цензор разгадал их план. И тогда его отравили.

Судья продолжил, пристально глядя на Дао Ганя:

— Тот факт, что слепая девушка послала тебе конверт, свидетельствует о ее добрых намерениях, но в то же время и о том, что она присутствовала при смерти цензора. Ибо слепая не смогла бы подобрать письмо, валявшееся на столе или на дороге. Должно быть, она обнаружила его, ощупав своими чувствительными пальцами рукава покойного, и незаметно для убийцы забрала конверт. Тогда же она взяла и Золотого Колокольчика. А рассказанная тебе история о том, как она шла мимо стены храма и услышала стрекот сверчка, сущий вздор.

— Видимо, потом она попросила того, кому доверяет, взглянуть на конверт, — заметил Дао Гань. — Когда ей сказали, что на конверте печать цензора, она решила его сохранить. А когда узнала от того или тех, кто пришел к ней после меня, что я расследую исчезновение цензора, она послала мне конверт — вместе со сверчком, чтобы я понял, от кого это послание.

Судья его почти не слушал.

— Противники точно знают каждый наш шаг! — вдруг гневно воскликнул он. — Это просто немыслимо! А твой мореход, несомненно, с ними заодно, Цзяо Тай! Не может же быть простым совпадением, чтобы неизвестная девица сунула тебе в рукав пакет именно на пороге его дома. А посему немедленно возвращайся к капитану Ни и хорошенько допроси его. Начни осторожно, но если он станет отрицать, что знает слепую девицу, бери за шкирку и тащи сюда! Я буду у себя.

На всякий случай Цзяо Тай вылез из паланкина на соседней улице и пешком дошел до дома капитана Ни. Прежде чем постучать, он внимательно огляделся, но никого, кроме пары уличных торговцев, поблизости не было — большинство здешних жителей либо сидели за столом, либо готовились к послеобеденному отдыху.

Ворота отворила старая карга и тут же завела долгий разговор на языке, который Цзяо Тай посчитал персидским. Он послушал немного, чтобы выказать ей свое расположение, а потом отодвинул старуху в сторону и прошел внутрь.

На втором этаже царила мертвая тишина. Он открыл дверь в оружейную комнату. Там никого не оказалось. Он решил, что капитан и две его очаровательные рабыни уже пообедали и теперь предаются отдыху. «Порознь, как, несомненно, отметила бы Дуньязада!» — раздраженно подумал Цзяо Тай. Следует подождать немного: возможно, у старой карги хватит ума разбудить капитана. А если никто так и не появится, он сам обыщет весь дом и найдет его.