Рекс Стаут - Четверо должны уйти [litres]

Речи продолжались ровно один час и восемь минут, причем все десять тысяч ресторанных работников и гостей выдержали их стоя, как настоящие леди и джентльмены. Вы, по всей вероятности, рассчитываете, что я воспроизведу речи дословно, но я не только не стенографировал, но и не слушал достаточно внимательно, чтобы запечатлеть их в памяти. Сидя в заднем ряду, я мог видеть бо́льшую часть собравшихся, а на них, скажу я вам, стоило посмотреть.

Первым выступал незнакомый мне субъект, должно быть, тот самый, который сгонял всех к платформе, пока мы были в палатке. Проквакав что-то невразумительное, он предоставил слово Джеймсу Корби. Пока Корби ораторствовал, Поль Раго встал со стула, прошагал по проходу между рядами и вошел в палатку. Поскольку он ратовал за то, чтобы Филип Холт произнес речь, то, как мне думалось, цель его посещения состояла в том, чтобы извлечь исполнительного директора из палатки – живого или мертвого. Но я ошибся. Минуту спустя Раго вернулся, и как раз вовремя. Не успел он занять свое место, как Корби закончил говорить, и слово предоставили самому Раго.

Лица ресторанных работников после речи Корби оставались серьезными, но стоило Раго произнести несколько фраз со своим забавным акцентом, как кругом заулыбались. Когда Корби встал и зашагал по проходу, я заподозрил было, что он хочет отомстить Раго за то, что тот демонстративно покидал аудиторию во время его выступления, но Корби оставался в палатке еще меньше, чем Раго. Вернувшись, он сел и принялся с самым внимательным видом слушать, как Раго издевается над родным языком.

Следующим выступал Х. Л. Гриффин, и председательствующему пришлось опустить ему микрофон. Голос Гриффина звучал в динамиках четче, чем у остальных, да и вообще говорил он здорово. Что ж, подумал я, будет только справедливо, если главный успех выпадет на долю замухрышки, так что я первый вскочил и бурно зааплодировал, когда Гриффин, закончив, откланялся. Рукоплескания продолжались еще добрую минуту и не стихали даже, когда Гриффин удалился в палатку. Распорядитель начал представлять Дика Веттера, но телезвезда с решительным видом двинулся к палатке, и нетрудно было догадаться зачем. Он подумал, что Гриффин собирается воспользоваться успехом и вытащить к микрофону Филипа Холта, вот и вознамерился воспрепятствовать зловредному коротышке. Однако вмешиваться ему не пришлось. Дик Веттер был еще в двух шагах от входа в палатку, когда Гриффин вышел. Один. Веттер отступил в сторону, пропуская его, а затем скрылся в палатке. Гриффин, сопровождаемый вновь вспыхнувшими аплодисментами, добрался до своего места, и распорядителю пришлось призвать зрителей к спокойствию, чтобы представить следующего оратора. В этот миг Дик Веттер вышел из палатки и уверенной поступью прошествовал к микрофону, который вновь пришлось поднимать.

Едва Веттер заговорил, как Ниро Вулф встал и в свою очередь направился в палатку. Я изумленно изогнул брови. Уж не собирается ли он вмешаться во внутренние проблемы руководства ПРАР? Однако, разглядев выражение лица Вулфа, я тут же понял, в чем дело: края деревянного сиденья вот уже почти час безжалостно терзали его задницу, и Вулф, который наверняка давно кипел, как чайник, решил хоть чуть-чуть поостыть, прежде чем подойти к микрофону. Когда Вулф проходил мимо меня, я скорчил сочувственную гримасу, после чего переключился на Дика Веттера. Его мыльный голос (повторяю – мыльный) пузырился из громкоговорителя, и минуту спустя я уже пришел к выводу, что коротышке Гриффину не зря достались овации – он и впрямь выступил как мужчина, – тогда как Веттера, идола десятка миллионов зрителей, так и тянет запить чем-нибудь кисленьким. Я продолжал размышлять на эту тему, когда мое внимание отвлекли: Ниро Вулф, стоя у входа в палатку, манил меня пальцем. Увидев, что я встал, он попятился и вернулся в палатку. Я последовал за ним. Вулф пересек палатку, отогнул полог заднего выхода, выбрался наружу и поманил меня. Когда я вышел, Вулф спустился по пяти ступенькам на землю, протопал к машине, схватился за ручку задней дверцы и решительно дернул. Ничего не получилось. Он повернулся ко мне.

– Заперта! – обвиняющим тоном произнес он.

– Вы правы, – сказал я.

– Открой ее.

Я не шелохнулся.

– Вам что-то понадобилось?

– Открой машину, залезай внутрь и заводи ее. Мы уезжаем.

– Черта с два! Вам сейчас выступать.

Вулф свирепо уставился на меня. Он давно научился различать мельчайшие оттенки моего голоса, как и я – его, и отлично знает, когда спорить со мной бесполезно.

– Арчи, – терпеливо объяснил он, – это не чудачество, поверь. Для моей просьбы есть вполне здравая и убедительная причина, которую я открою тебе по дороге. Отопри дверцу.

Я потряс головой:

– Только в обмен на причину. А машина – ваша, не спорю. – Я порылся в кармане, выудил ключи и протянул ему: – Берите. А я подаю в отставку.

– Очень хорошо. – Вулф выглядел мрачнее тучи. – Этот человек на раскладной кровати мертв. Я приподнял одеяло, чтобы укрыть его получше. Один из разделочных ножей торчит у него из спины. Он мертв. Если мы окажемся здесь к тому времени, как обнаружат тело, сам знаешь, что случится. Мы застрянем здесь на целый день, а то и на неделю, до бесконечности. Это невыносимо. Допросить нас могут и дома, необязательно здесь. Проклятье, открой же дверцу!

– Насколько он мертв?

– Мертвее не бывает.

– Хорошо. А ведь вам следовало бы знать. Хотя вы и так все отлично знаете. Дома нас допрашивать не станут. Все равно приволокут сюда. Кстати, в дом вам даже зайти не удастся. Нас будут караулить уже на крыльце. – Я опустил ключи в карман. – Прелестная выдумка – сбежать прямо перед собственным выступлением. Уверен, ее оценят по достоинству. Вопрос только в том, доложить о случившемся немедленно или подождать, пока вы не произнесете свою речь, а кто-то другой тем временем найдет труп? Решайте.

Вулф перестал жечь меня взглядом, глубоко вдохнул и потом на выдохе произнес:

– Хорошо, я выступлю.

– Замечательно. Было бы очень обидно упустить такую возможность. Еще вопрос. Когда вы поднимали полог, чтобы выйти, вы его не отвязывали? Он был уже отвязан?

– Да.

– Очень интересно.

Я повернулся, взлетел по ступенькам, придержал полог, пока Вулф входил в палатку, затем последовал за ним. Вулф протопал через всю палатку и вышел наружу, а я задержался у раскладной кровати. Филип Холт, укрытый одеялом по шею, лежал спиной ко мне. Отвернув край одеяла, я увидел рукоятку ножа, который торчал из спины примерно в дюйме правее лопатки. Лезвие ножа было погружено в спину до самого основания. Я еще немного отвернул одеяло, взял Холта за руку, ущипнул за кончик пальца, потом опустил и увидел, что кончик так и остался белым. Я подобрал пушинку и с полминуты подержал ее перед ноздрями Холта. Пушинка не шелохнулась. Я укрыл покойного исполнительного директора одеялом, подошел к столу, раскрыл коробку и убедился, что недостает самого короткого ножа, с шестидюймовым лезвием.