Павел Девяшин - На златом крыльце сидели

Тощенький полковник слушал с великим почтением и, кажется, ужасом; слова шефа вбивали голову в плечи подчиненного, точно молот.

Сыщиков встретил дворецкий, объяснение о чрезмерной занятости его сиятельства не удовлетворило бесцеремонного толстяка. Пришлось сопроводить гостей в малую залу: лопать баранки, дожидаться оказии.

– Стало быть, Константин Павлович и впрямь отрекся… – вздохнул Захаров, кофе с ликером ожег горло.

Поликарпов напитка не касался. Руки обвивали чашку сытой анакондой, от густой жижи вилась полупрозрачная спираль.

– Теперь кончено, – сокрушался граф, золотые аксельбанты пораженчески сникли. – Эх, Костя-Костя! Душу ведь отдал! Па-па-па… Все полетело в тартарары!..

Полковник удалился. Захаров отметил, что круглый лоб офицера искрился потом, рука безотчетно выудила платок. Настал их с Поликарповым черед.

Распоряжение подавать на стол не отличалось энтузиазмом, сановник бухнулся в кресло, мощный кулак подпер щеку. Бессодержательный взор обвел лица посетителей.

– Извините, господа. Навряд ли смогу уделить вам достаточно времени, коль визит не обусловлен событиями во дворце. Чем обязан?

Сыщик открыл было рот, но реплика хозяина оказалась проворней.

– И, пожалуйста, говорите коротко, по существу. Полно забот. Так что вас привело?

– Блюдо с вензелем, – ответил полицейский торопливо.

– Каким еще вензелем?

– Точь-в-точь как у вас на кружечке-с.

Генерал-губернатор скосил глаза на раскрашенную безделушку, продолговатое лицо еще больше вытянулось.

– Августейший сервиз? – ноготь щелкнул о гладкую поверхность, по трапезной комнате поплыл звон: высокий, торжественный. – Презент государя на именины!..

Голос фарфора, точно корабельная рында, подал сигнал к новому угощению. Отдернулась парчовая занавеска, и слуга, как две капли воды похожий на Зыкова, чинно проследовал вдоль стола. Шаг, другой, третий, десятый. Все сильнее пахло маринадом, в центр белоснежной скатерти опустилась селедочница. Хрусталь немедленно заискрился под канделябром.

– Послушайте, у меня идея! – пробасил губернатор, батистовая салфетка упала на стол. – Я отлучусь, все одно аппетит ни к черту! А вы покамест отужинаете, после вернемся к беседе. Еще лучше завтра-послезавтра!

– Благодарю, ваше сиятельство, – Антон Никодимович уместил ладонь на животе, пальцы скользнули в карман жилетки. – Мы сыты! Боюсь, дело не терпит отлагательств.

Доктор с шумом прочистил горло, наполненный удивлением и протестом звук остался без внимания. Укоризненный взгляд напрасно буравил приятеля.

– Будь по-вашему… – проворчал граф с раздражением.

– Что входило в подарочный комплект? – усики сыщика азартно нахохлились.

– Две чашки и столько же тарелок.

– Более ничего-с?

– На память не жалуюсь! Имейте в виду, часть сервиза я отдал тайному советнику Двинову.

Позвоночник детектива вытянулся струной, грудь пошла колесом. Марк Вениаминович едва не застонал. Хрусть. Кулак сжался под столом, так что заскрипели костяшки.

– Что скажете об этой тарелочке? – полюбопытствовал следователь, посудина замаячила перед лицом Милорадовича. – Сенаторово добро?

Граф отпрянул, очи съехались к переносице, что, вкупе с орлиным носом, напомнило облик хищной птицы.

– Безусловно! Прихватили в доме Семен Николаича?

– Существует только два прибора?

– Господи, сказал же! К чему переспрашивать?!

– В таком случае, откуда в буфете новопреставленного сей экземпляр?

О столешницу брякнула вторая тарелка. Вскрик хозяина прозвучал совершенно по-птичьи. Не помпезно, как подобает крылатым охотникам, а суетливо, точно потревоженный бекас на сыром лугу.

– Удивлены? – сверкнул глазами детектив. – Подумайте, я вас не тороплю. Вопрос не простой.

Тишина длилась целую минуту, дважды или трижды под Захаровым скрипнул обитый кожей стул.

– Вот те на! – уголок генеральского рта подался в сторону. – Он меня допрашивает! Умора! Ладно, отвечу, и убирайтесь вон. Сия мисочка принадлежит господину Рылееву…

– Кондратий Федоровичу? – всплеснул руками чиновник Министерства внутренних дел.

– Ему самому. Вон и щербинка над царевой литерой. Едва приметная-с. Год тому спустил пустяковину в штосс. Объегорил меня хваленый стихоплет. Право, некогда, господа!..

Камердинер, явившийся подать хрен с горчицей, едва не свалился под ноги улепетывающим визитерам, благо, деликатесу опасность не угрожала – вышколенный слуга нипочем не уронит поднос. Портреты на стенах проводили смутьянов взглядами, по коридорам особняка разнесся стук каблуков, весело проскрипели лесенки, наконец, ветер хлопнул парадной, и следователи оказались на улице.

– Куда теперь? – бросил доктор, рука стиснула ворот, не позволяя метели гулять за пазухой. – Сразу к нему?

– Non, mon ami! 26 26 Нет, друг мой! (фр.) Ловите пролетку, следует как можно быстрее достичь конторы. В этот раз без подкрепления не обойтись!

– Понимаю. Чувствами субъекта нижнего ранга можно и пренебречь. К бесу цирлихи-манирлихи! Убежден, ошибки нет. Генерал-губернатор не опустится до лжи…

– Не будьте кретином! Теперь истина на поверхности. Едва мы пришли к выводу о преднамеренном убийстве, литератор явился в кабинет Двинова. Чинить створку, помните? В первый день расследования. Сие погубило кухарку. Коль скоро все решили, что Семен Николаевич подавился, не пришлось бы заметать следы. Оцените импровизацию! Потому и требуется арестная команда, наш убийца – мастер…

***

Запястья немилосердно саднили, плечи готовились выпрыгнуть из суставов. Рылеева удерживала парочка увальней, одинаковые бобрики на головах внушали мысль о скудности фантазии полицейского цирюльника. Следователь и доктор хмурились; первый из сочувствия, второй – от напряжения.

– Что вы себе дозволяете?! Это произвол! – шлепал пересохшими губами поэт. – Хотя бы закройте дверь, холодно, черт возьми!..

– Боюсь, вы не оставили нам иного выхода! Слишком опасны-с, – ответил Поликарпов извиняющимся тоном, затем добавил: – И впрямь, господа, притворите воротца. Не хватало еще простудить арестанта.

Один из громил протопал через фойе, лязгнул засов, и шторы, парусившие на сквозняке, тотчас обмякли.

Захаров уставился на лестницу, ступеньки выгибались коромыслом, исчезая за перилами второго этажа.

– Наверху есть кто-нибудь? – спросил он встревожено.

– Я один. Жена и дочь отправились к родным. В чем… Дьявол! Кажется, дуболомы порвали рукав!.. В чем конкретно меня обвиняют?

– Подозревают. В убийстве сенатора Двинова, – ответил Антон Никодимович.

Рылеев сморщился, точно проглотил лимон, язык прилип к небу.

– Бред! Никого и пальцем не трогал!