Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

— Изидор, — сказал Люпен, — если ты хорошо знаешь географию и историю своей страны, то поймешь, что мы находимся в Парфонвальском ущелье, в коммуне Бивиль. Больше ста лет назад, двадцать третьего августа тысяча восемьсот третьего года, здесь, во Франции, высадился Жорж Кадудаль с шестью сообщниками, собиравшийся выкрасть первого консула, Бонапарта [89] Жорж Кадудаль (1771–1804) — один из руководителей движения шуанов. В 1800 и 1803 гг. участвовал в организации покушений на Наполеона Бонапарта, был казнен. . Они поднялись наверх по дороге, которую я сейчас тебе покажу. Позднее обвалы разрушили эту дорогу, но Вальмера, известный под именем Арсен Люпен, на свои деньги все восстановил. Он же приобрел ферму Невийет, где заговорщики провели первую ночь и где, удалившись от дел, безразличный ко всему происходящему в мире, отныне, вместе с матерью и женой, он и будет проживать как всякий уважающий себя помещик. Джентльмен-взломщик умер — да здравствует джентльмен-фермер!

Вверху железной лестницы начиналось узкое место — вымытый дождевыми водами крутой овражек, из глубины которого выступали ступени с перилами по бокам. Перила, как объяснил Люпен, были тут сделаны вместо длинного, прикрепленного сверху к сваям каната, по которому некогда местные жители спускались к взморью. Еще полчаса подъема, и наконец они вышли на плато, расположенное неподалеку от землянок, где обычно скрываются таможенники. И верно, за поворотом тропинки ждал их инспектор таможенной охраны.

— Ничего нового, Гомель? — обратился к нему Люпен.

— Ничего, шеф.

— Никого подозрительного?

— Нет, шеф… но…

— Что такое?

— Моя жена… она служит швеей в Невийет…

— Знаю. Сезарина. Ну что?

— Говорит, с утра по деревне болтался какой-то матрос.

— Как он выглядел, этот матрос?

— Похож на англичанина.

— Ага! — встревожился Люпен. — Ты велел Сезарине…

— Смотреть в оба, конечно, шеф.

— Хорошо, жди здесь, Шароле, он появится через часа два-три. Если что-то произойдет, я на ферме.

Когда они пошли дальше, Люпен поделился с Ботреле своими опасениями:

— Неприятно… Может, это Шолмс? Ох, если все же он, да к тому же разозленный, то можно ожидать самого худшего.

И помолчав с минуту:

— Все думаю, не лучше ли повернуть назад?.. Да, какое-то тревожное предчувствие.

Пред ними расстилались бескрайние холмистые равнины. Впереди слева чудесные аллеи вели к высившейся поодаль ферме Невийет. Он сам избрал себе этот приют, обещанное Раймонде место отдохновения. Так стоит ли лишь из-за одних каких-то смутных предчувствий отказываться от счастья в тот самый миг, когда цель уже рядом?

Взяв Изидора под руку, Люпен указал на Раймонду, идущую впереди:

— Взгляни, как покачивается талия при ходьбе, — глядя на нее, я просто весь дрожу. Все в этой женщине приводит меня в трепет, заставляет умирать от любви: и походка, и жесты, звук ее голоса и даже молчание, неподвижность. От одной мысли, что я иду вслед за ней, я уже счастлив. Ах, Ботреле, удастся ли ей когда-нибудь забыть, что я был Люпеном? Смогу ли стереть из ее памяти все столь ненавистное Раймонде прошлое?

И, вновь обретя уверенность в себе, он упрямо твердил:

— Забудет! Забудет, потому что я пошел ради нее на все! Пожертвовал верным убежищем, Полой иглой, отдал сокровища, власть, поступился гордостью. Все хотел бросить к ее ногам… Мне ничего больше не нужно… Хочу стать лишь… человеком, который любит… честным, потому что только честного она в силах полюбить… Ну и что с того, стану честным! Ничего, переживу, — в конце концов, это не так уж и стыдно!

Шутка вырвалась у него словно помимо воли, тон оставался серьезным и даже строгим. Голосом, в котором чувствовалось глубокое внутреннее волнение, Люпен произнес:

— Знаешь, Ботреле, ни одна из радостей моей безумной жизни не сравнится со счастьем читать в ее взгляде одобрение, нежность… Я тогда чувствую себя таким слабым… что даже плакать хочется…

Прослезился ли он? Ботреле казалось, что глаза великого искателя приключений наполнились слезами. О чудо, слезы в голосе Люпена, слезы любви!

Они подошли к калитке, ведущей на ферму. На мгновение Люпен замер на месте, прошептав:

— Отчего этот страх? Будто что-то давит… Разве с Полой иглой не покончено? А может быть, мое решение не угодно судьбе?

Раймонда обернулась к ним в испуге:

— Вон бежит Сезарина…

Действительно, в их сторону от фермы спешила жена таможенника. Люпен бросился ей навстречу:

— Что такое? В чем дело? Говорите же!

Запыхавшись, та пролепетала:

— Там человек… в гостиной…

— Англичанин, которого вы видели утром?

— Да, но теперь он одет по-другому.

— Он вас заметил?

— Нет. Но он разговаривал с вашей матерью. Мадам Вальмера застала его там.

— Что он сказал?

— Что ищет Луи Вальмера, что он ваш друг.

— А она?

— Мадам ответила, что сын уехал путешествовать… надолго… на несколько лет…

— Так он ушел?

— Нет. Стал махать кому-то из окна, что выходит на равнину… как будто звал кого-то.

Люпен колебался. Раздался пронзительный крик.

— Твоя мать… Это ее голос, — простонала Раймонда.

Он кинулся к ней, увлекая ее в порыве внезапно нахлынувшей любви:

— Скорее… бежать… главное, спасти тебя…

Но вдруг остановился в растерянности, объятый состраданием:

— Нет, не могу… это ужасно… Прости, Раймонда… бедная женщина… там… одна… Побудь здесь… Ботреле, останься с ней.

И бросился вдоль каменной изгороди, огибавшей ферму, к заборчику, отделявшему постройки от равнины. Раймонда же, вырвавшись от Ботреле, побежала за ним и вскоре оказалась тоже у забора. А сам Ботреле, укрывшись за деревьями, стал наблюдать. Вот на пустынной аллее, что вела от фермы к забору, показались трое мужчин. Первый, самый высокий, шагал впереди, а двое других тащили под руки вырывавшуюся женщину, испускавшую пронзительные крики.

Наступали сумерки, однако Ботреле узнал все же в высоком мужчине Херлока Шолмса. Женщина была немолода. Под растрепанными седыми волосами виднелось бледное лицо. Все четверо приближались к забору. Вот Шолмс открыл калитку. И в тот же миг перед ним возник Люпен.

Появление его было настолько неожиданным, что никто не проронил ни слова. В некоем торжественном молчании двое врагов мерили друг друга взглядами. Лица обоих пылали ненавистью. Никто не двигался с места.

С ужасающим спокойствием Люпен произнес:

— Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

— Нет!

Можно было подумать, что ни тот ни другой не решаются завязать смертельное сражение, оба как бы собирались с силами для последнего боя. Прочь ненужные слова, вызывающие насмешки! Лишь тишина, мертвая тишина.