Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

— Да он знает все! — простонал Ганимар, которому было вовсе не до смеха. — Он знает даже то, чего я никому не говорил! Как он мог знать, что я попрошу вас прийти, шеф? Как мог он узнать о том, что я обнаружил первый флакон?.. Как мог он это узнать?..

Он топал, стучал ногами, рвал на себе волосы, был в самом глубоком отчаянии.

Господину Дюдуи стало жаль его.

— Ну ладно, Ганимар, успокойтесь, в следующий раз мы попытаемся быть удачливее.

И шеф Сюрте удалился вместе с госпожой Реаль.

Прошло десять минут. Ганимар читал и перечитывал письмо Люпена. В углу комнаты господин и госпожа де Крозон, господин д’Отрек и господин Жербуа с жаром что-то обсуждали. Наконец граф подошел к инспектору и сказал ему:

— В общем, получается, сударь, что мы ни на шаг не продвинулись.

— Простите. В результате моего расследования установлено, что Белокурая дама, вне всяких сомнений, героиня всех этих событий и что руководит ею Люпен. Это уже огромный шаг вперед.

— Который никуда не ведет. Задача, быть может, стала еще менее определенной. Белокурая дама убивает, чтобы украсть бриллиант, и не крадет его. Затем она крадет его, и только для того, чтобы избавиться от него и отдать в чужие руки.

— Тут уж я ничего не могу поделать.

— Конечно, но, быть может, кто-нибудь другой смог бы…

— Что вы хотите этим сказать?

Граф никак не решался заговорить, и тогда слово взяла графиня и очень четко произнесла:

— Есть только один человек, единственный, кто, кроме вас, по моему мнению, способен победить Люпена и заставить его сдаться. Господин Ганимар, вы не обидитесь, если мы попросим помощи у Херлока Шолмса?

Ганимар вконец растерялся:

— Да нет… только… я не очень хорошо понимаю…

— Так вот. Все эти тайны меня крайне раздражают. Я хочу разобраться. И господин Жербуа, и господин д’Отрек тоже, поэтому мы решили обратиться к знаменитому английскому сыщику.

— Вы правы, сударыня, — сказал инспектор, и нельзя было не оценить его скромности, — вы правы; у старого Ганимара не хватает сил сражаться с Арсеном Люпеном. Удастся ли это Херлоку Шолмсу? Я желаю ему победы, потому что в высшей степени восхищаюсь им. Однако… маловероятно, что…

— Маловероятно, что у него это получится?

— Да, таково мое мнение. Я считаю, что исход дуэли между Херлоком Шолмсом и Арсеном Люпеном заранее предрешен. Англичанин потерпит поражение.

— Но на вас, во всяком случае, он может рассчитывать?

— Целиком и полностью, сударыня. Мое содействие ему обеспечено.

— Вы знаете его адрес?

— Да, Паркер-стрит, двести девятнадцать.

В тот же вечер господин и госпожа де Крозон отказались от своего иска к консулу Блейшену и отправили коллективное письмо Херлоку Шолмсу.

— Что угодно господам?

— Все, что хотите, — ответил Арсен Люпен, как человек, которого меньше всего интересует, что именно он будет есть… — Все, что угодно, только никакого мяса и ничего спиртного.

Гарсон, высокомерно поглядев на нас, удалился.

— Как, вы еще и вегетарианец? — воскликнул я.

— Да, все больше и больше становлюсь им, — подтвердил Люпен.

— И из каких же соображений? Вкуса, веры, а может, привычки?

— Из соображений режима питания.

— И вы не делаете исключений из своих правил?

— Да нет, почему же! Когда я бываю в свете… чтобы не выделяться…

Мы ужинали с Арсеном Люпеном вдвоем неподалеку от Северного вокзала, сидели в глубине ресторанчика, куда он меня пригласил. Он любит вот так время от времени позвонить мне утром и назначить свидание в каком-нибудь уголке Парижа. Он всегда неистощимо остроумен, полон жизненных сил, простой и добрый ребенок, и всегда у него есть для меня какая-нибудь неожиданная история, воспоминание, рассказ о приключении, о котором я ничего не знал.

В тот вечер он показался мне более возбужденным, чем обычно. Он смеялся и болтал с необычайным воодушевлением, со своей особенной ироничностью, ироничностью без горечи, легкой и очень непосредственной. Было приятно видеть его таким, и я не мог отказать себе в удовольствии сказать ему об этом.

— О да! — воскликнул он. — Последнее время мне все кажется восхитительным, жизнь свою я ощущаю как бесконечное богатство, которого никогда не растрачу. А я ведь, видит Бог, своих сил не жалею и счет своей жизни не веду!

— Может, зря?

— Я же вам говорю, богатство это неисчерпаемо, я могу тратить сколько угодно, даже разбазаривать его, могу пускать все свои силы, всю свою молодость по ветру, это только освобождает место для новых, еще более жизненных сил, для еще большей молодости… И потом, действительно, моя жизнь прекрасна! Стоит мне только захотеть, не так ли, и не сегодня завтра — как знать — я могу стать… спикером, директором завода, политическим деятелем… Ну так вот, клянусь вам, ничего подобного мне никогда и в голову не приходило! Я — Арсен Люпен, Арсеном Люпеном и останусь. И я совершенно напрасно ищу в истории судьбу, которую можно было бы сравнить с моей, жизнь более яркую и более насыщенную… Наполеон, быть может? Вот разве что… Но ведь Наполеон в конце своей императорской карьеры, во время французской кампании, когда Европа уже почти раздавила его, шел на каждую свою битву, думая, а не последняя ли она для него! [48] Имеется в виду период от 1 марта 1815 г., когда Наполеон Бонапарт, сбежавший с острова Эльба (куда он был сослан в 1814 г.), высадился на берегу Франции, до 20 марта 1815 г., когда он вступил в Париж. Это было беспримерное «завоевание» Франции: войска переходили на сторону Наполеона без боя; провинция за провинцией, город за городом падали к его ногам без тени сопротивления. Наполеон без единого выстрела за 19 дней прошел от средиземного побережья до Парижа, изгнал династию Бурбонов и воцарился снова. (Примеч. ред.)

Был ли Люпен серьезен? А может, шутил? Он опять загорелся, видимо, новой мыслью и продолжал:

— Видите ли, весь секрет — в опасности! В постоянном ощущении опасности! Дышать ею, как дышат воздухом, окружать себя ею ; она подсказывает, вопит, подстерегает, приближается… А ты посреди бури остаешься спокойным, не двигаешься!.. В противном случае — погибнешь… Есть только одно ощущение, которое чего-то стоит, — ощущение гонщика, сидящего за рулем! Но гонки длятся одно утро, а мои гонки — всю мою жизнь!

— Какая восторженность! — воскликнул я… — И вы хотите, чтобы я поверил, будто у вас сегодня нет каких-то особых причин для возбужденности?

Он улыбнулся.

— Ну-ну, — сказал он, — вы тонкий психолог. В самом деле, кое-что есть.